— Здрав будь, княже! — задребезжал по левую руку неприятный голос. Присмотревшись, я увидел плешивую макушку и красно-синие уши, будто кружевами украшенные кровеносными сосудами изнутри. За ушами угадывались пухлые щёки, плавно переходившие в узкие плечи, а те, в свою очередь, в толстый круп.
— Кто таков? — мои знакомые полковники такому тону Всеслава позавидовали бы, честное слово.
— Камерарий** теремной великого князя Киевского, Гавриил, — прозвенел не соответствующий фигуре голосишко плешивого. Эва как, гляди-ка, не хрен с горы — целый камерарий!
— Подними глаза, ключник! — тон не поменялся, и пухлый, услышав свою должность по-родному, а не на заморский лад, выпрямился с такой скоростью, словно Всеслав не приказал, а пинка отвесил.
Нос, толстый и какой-то обвисший, так же, как и уши, покрытый сеткой сосудов, сомнений не оставлял — завхоз попивал, притом капитально. Он, кажется, и сейчас был под хмельком. Да и шутка ли: едва смерть лютую не принял за чужое барахло. Как-то встретит новый хозяин старого чужого слугу?
Всеслав, кажется, с удивлением и интересом ознакомился с моими мыслями. Для него характерный рисунок на ушных раковинах и носу ничего не значил, но, чуть расширив ноздри и вдохнув поглубже, он в моей правоте убедился.
— Глеб! Сходи с Гаврилой-бражником по погребам, ларям да закромам. Пусть записи покажет. Если нет их — пусть сделает. А ты проверишь, чтоб глазами виденное сходилось с писаным.
Стоявшие вдоль стен дворовые разинули рты. Не то голос, раскатившийся по сеням-коридорам, удивил, не то угадка про ключниковы пристрастия, не то первый приказ княжеский — не бочку хмельного выкатить, а проверить, сколько их тут всего, тех бочек. А ещё мешков, ларей и сундуков. Ну а как по-другому? Свой глазок — смотрок, как мама говорила. Моя, не Всеславова. Да и в цифири этой всей Глеб разбирался получше многих, пусть привыкает.
— А коли что не так, княже? — сын смотрел на меня хитро. Пятнадцать лет всего — а службу понимает, батей на людях не назвал, и, судя по вопросу, просил границы полномочий очертить. Ну, на, сынок:
— Пальцы руби. За всякую недостачу — по одному. Кончатся — переходи на остальное, что торчит, — вроде как мимоходом бросил я, проходя мимо. Если по звуку судить, поддатый ключник за нашими спинами испустил дух. С обеих сторон. Привыкай, сын, руководить — это иногда и мешки ворочать.
— К столу, княже? — статная баба в длинном платье, богато украшенном вышивкой, и в меховой душегрейке сперва изогнула черную бровь. И, лишь убедившись, что я смотрю не мимо неё, наклонилась в земном поклоне.
А оригинальный тут у них покрой дамского платья, надо признаться. Про бюстгалтеры, понятное дело, никто и слыхом не слыхивал, а не помешал бы явно. Этой было, что положить. Пока я, как человек сильно взрослый и уже скорее тренер, чем игрок, размышлял об этом, князь смотрел на выпрямлявшуюся бабу с предметным интересом. Ни в слабом зрении, ни в невнимании к деталям его упрекнуть было нельзя. Детали там были минимум пятого номера. А Всеслав сидел под землёй больше года.
— А ты кто? — голосом, чуть выдавшим некоторую, так скажем, обеспокоенность, спросил он. Про «красну девицу», как я было предположил, не добавил. «Какая девица? На платок глянь, вдовица она. И не раз, наверное — такие одни долго не сидят» — проскользнула ответная мысль.
— Домной кличут, князь-батюшка. Над поварнёй теремной смотреть приставлена, — ух и хороша! Натурально домна: не женщина, а мартеновская печь. Возле такой, как говорится, захочешь — не уснёшь. И голос глубокий такой, манящий… Так, с князем всё ясно, но я-то куда, мне ж восьмой десяток! Или уже нет?
— Обожди, Домна. Поистрепались мы в яме сидючи, надо бы в баню по первости, — пожалуй, если кто и чувствовал неловкость князя, то только я. Мне отсюда, из него, многое виделось именно так, как оно было на самом деле, а не так, как он хотел показать.
— Пока Гаврила с сыном твоим занят, дозволь провожу да заедок каких подам тебе да ближникам? — проклятая черно-бурая лиса играла наверняка. Помыться и пожрать — первое дело, конечно. А уж опосля…
— Нитку шелковую, иглу потоньше и вина крепкого, чтоб горело, найдёшь тут, Домна? — влез я, пользуясь тем, что князь деятельно разворачивал в воображении картины по поводу «опосля».
— Найду, принесу, как отмоетесь. Ксана, Яська! Одёжу чистую в баню несите! Богданка — кличь хлопцев, пусть воды поднесут поболе. Не думала я, что так много вас будет, — последняя фраза здешней «зав.столовой и не только» утонула в шуме и писке, забегали девки, забубнили мужики. Но мы с князем услышали. И мне показалось, что уши прижались к голове, на холке поднялась шерсть, а нос стал пропускать втрое больше воздуха, пытаясь учуять угрозу.