– Давай, топай к остальным, – прошипел человечек, явно спутав Доулинга с другим центаврианином и продолжил прерванную тираду: – И я обнаружил, что вы погрязли в коррупции и разврате! Чай! Кофе! Табак! Спиртное! Женщины! Взятки! И они еще называют себя центаврианами! Насквозь прогнившие грязные ничтожества! Сейчас вы отправитесь со мной. Мы вылетаем в Австралию специальным рейсом. Там вы предстанете перед судом за такое количество коррупции и аморальности, которого хватит, чтобы отправить на виселицу целый континент. И не беспокойтесь о багаже. Там вам потребуется только гроб. Пошли.
Он подошел к двери и распахнул ее пинком. Шестеро Бозо с потрясенными лицами направились к выходу. Вколоченная в них с детства дисциплина сработала и сейчас.
Доулинг поднял глаза на Джаггинса. Тот ответил ему мрачным взглядом.
– Хочешь позволить ему увезти вас, как мальчишек? – негромко произнес Доулинг.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Вы же сильнее его.
В кабинете медленно погас свет.
Джаггинс молча посмотрел на своего мучителя. Остальные Бозо тоже остановились и уставились на него.
– Ну?! – рявкнул коротышка. – Ему даже на секунду не могло прийти в голову, что его приказ не будет выполнен.
Шестеро двинулись на него со всех сторон. Сначала он удивился, потом изумился, потом разгневался, потом встревожился. Его рука потянулась к карману. Бозо навалились на него одновременно. Хлопнул одинокий выстрел. Бозо отступили. Следователь остался лежать. Выстрелом у него снесло половину лица.
– И что теперь? – застонал Джаггинс. – Что с нами сделают, когда узнают? Куда нам теперь? А это что?
«Это» было шумом разъяренной толпы, что неслась по улице и громила все подряд только потому, что ее переполняла злость.
Бозо побежали вниз, Доулинг за ними. Возле входа в здание слонялось несколько спецполицейских. Толпа обходила их стороной, хотя никто из них не вынул оружие.
– Почему вы не стреляете? – заорал один из Бозо на их командира.
Тот безразлично зевнул.
– Потому, Джек, что нам тоже не нравится, что нельзя курить в общественных местах. Как и им. – И он повернулся к центаврианину спиной.
Как оказалось, толпе не хватало только этого проявления безмолвного одобрения. Но к тому моменту, когда она достигла портала, шестерых Бозо там уже не было. С непостижимой скоростью они умчались через черный ход.
Бэлдвин Доулинг, с достоинством отступив в сторону, чтобы не мешать толпе, набрал номер на наручном телефоне.
– Эй, Артур! Джаггинс со своими приятелями прикончили следователя и смылись! Похоже, что они уже немного не в себе. Я попробую дозвониться в Нью-Йорк, вдруг удастся начать заварушку и там. Теперь они против нас слабаки! Попробуй узнать, что творится в Китае! А в Филадельфии мне надо организовать какое-то промежуточное правительство. Ну и дела!
После звонка в Нью-Йорк Доулинг узнал, что и там разбушевалась толпа – и не одна – и что центаврианцев, которые не успели бежать, просто линчевали. Их начальник, новый администратор Нью-Йорка, был в стельку пьян и не в состоянии отдавать приказы в критический момент...
Толпами в Нью-Йорке, как и в Филадельфии, двигали вовсе не возвышенные идеи или страсть к свободе. Они взбунтовались, потому что им запретили курить в общественных местах.
Те же четверо, что много лет назад собирались в комнате профессора Лечона в Пенсильванском университете, встретились снова. Фред Мерриана сильно загорел и высох, но стал не так резок в суждениях. Режим Ланкастерского лагеря едва не свел его в могилу, но он закалился внутренне.
– В последних новостях по радио передавали, – сказал он, – что второй гарнизонный корпус отступает через территорию России.
– Верно, – сказал Доулинг. – Когда их перебросили из Европы, чтобы использовать против нас, Европа взбунтовалась.
– Разве не здорово? – сказал Мерриан. – Когда мы избавимся от них, мир станет чище и лучше. – Он посмотрел на часы. – Мне пора бежать. Все, кого я знал, хотят потыкать в меня пальцем и убедиться, что я жив.
Когда Фред ушел, Тадеуш Лечон (он был теперь очень стар) сказал:
– Мне не хотелось снова лишать его иллюзий. Вы ведь его знаете. Мир вовсе не станет чище и лучше. Останется все тот же старый мир, которым станут править прохиндеи вроде вас двоих.
– Если мы от них избавимся, – сказал Доулинг. – Они все еще удерживают Австралию и большую часть южной Азии. На мой взгляд, это означает несколько лет войны. И если мы избавимся от Бозо, многими странами станут управлять бывшие «ищейки», что будет не очень-то большим улучшением.
– Интересно, – спросил Артур Хси, – почему они так легко потеряли власть? Еще месяц назад один человек с автоматом мог бы разогнать большую толпу.
– У самих Бозо на это не хватило духу, а «ищейки» не захотели вмешиваться, – ответил Доулинг. – Так что некому оказалось стрелять из автомата. Но все равно странно. Скажите, профессор, почему они смогли победить нас двадцать лет назад, а мы победили их сейчас, когда они, по меньшей мере, столь же сильны, а мы гораздо слабее, чем тогда?
Лечон улыбнулся.
– Читайте историю, джентльмены. То же самое случилось со спартанцами, помните, когда их разгромил Эпаминон. Почему? Они тоже были воинственной расой. А раз так, они не были в состоянии жить среди цивилизованных людей. Цивилизованные люди всегда более или менее коррумпированы. Воинственная раса отличается жесткой дисциплиной и слишком высокими стандартами поведения. До тех пор, пока они замкнуты на себя, они непобедимы. Смешавшись же с цивилизованными людьми, они при контакте с ними коррумпируются.
Когда люди заболевают неизвестной болезнью, они очень сильно от нее страдают, потому что не имеют к ней иммунитета. Мы, начав с небольшой коррупции, приобрели к ней иммунитет, словно это обычная заразная болезнь. Центаврианцы же не обладали такой защитой. Подвергшись искушению, они, хотя и были морально много выше нас, пали гораздо ниже.
С ними произошло то же, что и со спартанцами. Когда их правительство призвало их на войну для сохранения своей власти на планете, большинство из них оказалось чересчур подкупленным цивилизованными людьми, чтобы подчиниться. Поэтому центаврианское правительство, обладая наиболее мощной военной машиной на планете, не имело в достатке людей, чтобы пустить ее в ход. К тому же многие из тех, кто вернулся, были или развращены беспутной жизнью, или оказались совершенно ненадежными «ищейками», чья лояльность к своим хозяевам обернулась презрением.
Аристотель, в своей «Политике», очень давно писал на эту тему. Если я правильно помню цитату, она звучала так: «Милитаристские государства способны существовать только до тех пор, пока они ведут войну, и разваливаются, как только завоевательные походы заканчиваются. Их металл во время мира ржавеет; виновна в этом общественная система, которая не учит своих солдат тому, чем им заняться, когда они не на посту».
Все это, конечно, не вернет людей, которых центаврианцы убили, и не даст глаза тем, кого они ослепили. Мысль Аристотеля, если они верна, не повод для благодушия. Впереди нас ждут тяжелые годы.
Но для историка вроде меня они будут интересными, если рассматривать их в отдаленной перспективе. И в какой-то мере приятно сознавать, что ошибки, сделанные моими соплеменниками, хотя и прискорбные, на деле создают им некоторую защиту.
Читайте свою историю, джентльмены. Звуки всегда отличаются, но ноты, как я однажды отметил, всегда одни и те же.