– Маргарита, – отвечала она слабым голосом и не спуская с него глаз.
– Прощайте, Маргарита или, вернее, до свидания, Маргарита. Я еще приду к вам, – сказал он своим звучным и мягким голосом.
Герцог вышел, из другой комнаты послал ей еще привет рукой.
Когда он удалился, Маргарита вздохнула свободнее, но вдруг всем телом задрожала: из-за полога над ее кроватью вышел человек, и его бледное лицо, сжатые зубы, мрачная решимость, сверкавшая в его глазах, перепугали до смерти молодую девушку.
– Ренэ! – воскликнула она.
– Да, Ренэ… Ренэ все слышал, – сказал он глухо.
– Ах! – воскликнула она, закрыв лицо руками.
– Этот человек чудовище лжи и коварства! У него есть тайна – я открою ее, и тогда горе ему, горе!
– Ренэ! Ты ошибаешься!
– Нет, справедлив он или нет, все равно – мне нужна кровь его, вся кровь его!
– О Боже! Ты пугаешь меня! Ты ненавидишь герцога?
– Да, ненавижу! Во мне есть силы и решимость, чтобы погубить его!
– Но за что же, Боже мой?
– За что?… – сказал Ренэ со злобным смехом. – И ты спрашиваешь за что?… За то, Маргарита, что ты любишь его…
Глава 8. Коготки Маргариты
У Ренара собралось веселое и блистательное общество. Тут же находились и вельможи, отправившиеся от коадъютора в Тюильрийский сад; к ним и другие присоединились, так что общество было многочисленное.
Хозяин модного ресторана предоставил знатному обществу лучшую залу, дверь которой была отворена в другую комнату, где находились музыканты; они настраивали уже свои инструменты, готовясь усладить праздник своими гармоническими аккордами.
В середине комнаты стоял великолепно убранный стол с изысканными яствами, самыми дорогими винами; все это освещалось множеством люстр и канделябров.
– Господа! – воскликнул де Жарзэ. – Вы удостоили чести избрать меня президентом настоящего собрания. По этому случаю требую вашего внимания.
– Ого! Будет речь?
– Предложение.
– Маркиз, – возразил герцог Кандаль, – ты прибегаешь к формам господ фрондеров из парламента, а это уже угроза нашему терпению.
– Говорят же тебе, это не речь, а простое предложение.
– Любезный Жарзэ, – вмешался герцог де Бар, – вы человек, известный ханжеством и вместе удальством, следовательно, все, что вы предложите, будет принято.
– Поостерегитесь, господа, именно по случаю моего удальства, быть может, некоторые из вас попятятся назад.
– Говори же, маркиз, говори! – закричала молодежь хором.
– Собираясь сюда, мы думали только о том, как отпраздновать бегство Бофора, и поэтому забыли придать нашему празднику необходимую прелесть. В такой поздний час ни одна придворная дама не решится прокрасться к Ренару, хотя он самый скромный и благоразумный хозяин во всем королевстве. Но так как музыканты у нас есть, то можно заодно пригласить милых созданий Турнельского квартала.
– Жарзэ, умоляю, откажись от таких намерений, – сказал де Бар.
– Почему бы это?
– Королева…
– Бросьте читать мораль, герцог – кому не известны ваши повадки? Вот что рассказывают о вас: втихомолку, где-нибудь из-за угла вы не прочь сделать то, что вслух осуждаете.
– Как, я? Но мои принципы, мое поведение, мое благоговение к моей государыне…
Единодушный хохот прервал слова, произнесенные по всем правилам закоренелого лицемерия…
– В таком случае, – сказал Кандаль, – если Жарзэ, царь празднества, облеченный властью, не прикажет Ренару пригласить этих дам, то мы вынуждены будем заниматься политикой.
– Этак, пожалуй, со скуки умрешь.
– Господа, – возразил Кандаль, – политика, как мы ее понимаем, мы, которые от жизни берем только то, что есть в ней прекрасное и забавное – такая политика, на мой взгляд, весьма увеселительна.
– Слушайте, герцог затянул свою любимую песню: все для дам и через дам.
– Это только благовоспитанное волокитство, и я охотно приму в нем участие, – возразил де Бар. – Но так мы дойдем только до того, что нас надуют… Поверьте мне, кардинал Мазарини, которому я сочувствую, не ошибается, направляя все свои силы против коадъютора, потому что именно он опаснейший враг двора. Жаль, однако, что Мазарини серьезно не думает о Бофоре. Коадъютор хочет быть только первым министром, он мало-помалу выдаст всех своих союзников. Бофор посолиднее в своих основаниях; он создан быть любимцем народа. Толпа обожает его, и Бог знает куда стремится его честолюбие.
– У него и честолюбия-то нет.
– Он так хорош, так храбр, так изящно вежлив, так любит говорить речи и чтобы ему аплодировали… Ах! Любезный де Бар, не испортите пружины прекрасного паяца, которым вертит де Рец.