— А-а, — сказал я, внезапно поняв. Я праздно наблюдал за движением Мойры своим магическим взором, слушая вполуха вступительную речь Роуз. В кухне мою дочь встретил Питэр, передавший ей маленький серебряный поднос, на котором стояли бутылка вина и два серебряных кубка. По её осанке я понял, что такая ответственность её очень волновала, и Питэр погладил её по голове, осторожно передав ей поднос. Я заметил, что когда она ушла от него, Мойра ненадолго остановилась за дверью. «Маленькая плутовка, она только что тайком отпила из моего кубка!». Я не смог удержаться от улыбки. Какой ребёнок откажется попробовать на вкус напиток своего родителя? Я почувствовал, как её лицо сморщилось от отвращения после сделанного ею глотка.
Когда Мойра показалась из кухни, и приблизилась к столу, Роуз указала на неё жестом:
— В качестве жеста мира и доброй воли, даже когда мы вспоминаем тот кровавый день, Король Николас был достаточно любезен, чтобы даровать нам бутылку Далэнских Инстритов — одного из лучших и, после войны, редких сортов вина из Гододдина. Хотя на всех нас не хватит, наши добрые Граф и Графиня воспользуются этим вином, чтобы произнести тост, утверждая установившийся между двумя нациями мир.
Вынужден был отдать ей должное… Роуз знала, как управляться с толпой. Её искусная речь заставила принять задумчивое выражение большую часть лиц в толпе, хотя я всё же услышал, как в задних рядах кто-то пробормотал про «чёртово гододдинское вино». Мойра приблизилась ко мне с выражением серьёзной сосредоточенности, твёрдо намереваясь не пролить вино, стоявшее перед ней на подносе.
— Я принесла тебе вина, Отец, — сказала она, ставя поднос на стол. Показным движением, которое она, наверное, репетировала, Мойра взяла первый кубок, и протянула его мне: — Этот — для тебя, Отец… а этот — для тебя, Матушка, — объявила она, передавая нам кубки. Когда мы их взяли, она сделала реверанс, и пошла назад, чтобы встать на своё место рядом с Пенни. Моё сердце раздулось от гордости при виде того, насколько изящно она себя ведёт на людях.
Голос Роуз величаво возвышался по мере того, как она говорила, подчёркивая её движения, когда она подняла свой кубок:
— Поднимем кубки, за мир и за память… за тех, кто пожертвовал собой, чтобы мы могли быть здесь сегодня, за пролитую ради нас кровь, и за потерянные жизни! Поднимем кубки, чтобы мы никогда не забыли цену мира, которым мы сейчас наслаждаемся! Поднимем кубки за человека, который продолжает нас защищать, и выпьем, зная наверняка, что мы будем защищать его самого и его честь до конца! Выпьем же за нашего наиблагороднейшего лорда, Графа ди'Камерон, Мордэкая Иллэниэла!
Когда её речь достигла крещендо, её взгляд встретился с моим, и я с удивлением увидел слёзы у неё на глазах. Взглянув мимо неё, на Дориана, я заметил, что и его глаза тоже увлажнились. Я почувствовал себя недостойным такой преданности в их взглядах, но куда бы я ни повернулся, я везде видел её отголосок… даже на лицах моей собственной семьи. Оглушающий рёв, когда все мужчины и женщины в зале согласно закричали, пересилил даже моё изнурённое сомнение в себе.
Меня окатила волна любви и привязанности людей, которых я так упорно старался сохранить и защитить, и пробрала меня до слёз, когда я ответил на их жест своим собственным. Подняв кубок, я выпил его за один долгий глоток, прежде чем отставить его в сторону, и уставиться на толпу людей, моих людей.
— Я этого не заслуживаю, но благодарю вас всех от всего сердца, — ответил я им, хотя сомнительно, чтобы меня услышал кто-то кроме тех, кто был ближе всего. От эмоций у меня встал комок в горле.
Вернувшись на своё место, я махнул всем, чтобы садились. Я усердно игнорировал улыбки моих друзей, утирая слёзы, и притворяясь, что ищу взглядом еду. Моя задача осложнилась тем, что сначала Пенни, а потом каждый из моих детей настаивали на том, чтобы расцеловать меня в щёки. «И люди ещё удивляются, почему я ненавижу этот чёртов праздник».
Роуз наклонилась через стол, прошептав мне на ухо:
— Все мои слова были искренними, так что не думай, что я это для вида — но я всё равно считаю тебя ослом за то, что ты заставил моего мужа продолжать патрулирование.
Мои брови удивлённо метнулись вверх в ответ на её ремарку, и моё сердце ненадолго расслабилось. Хотя все хвалы и лесть заставляли меня нервничать, её честная жалоба почему-то ослабила напряжение во мне. Я одарил её своей самой искренней улыбкой за вечер:
— Это — удручающее последствие ответственности, которую я взял на себя в качестве Графа ди'Камерона.
Она понимающе кивнула. Леди Роуз Торнбер, может, и была несогласна с моим решением, но она всё же понимала положение, в котором я находился, будучи синьором. В конце концов, у неё такая власть была с рождения — и она её понимала не хуже других.