— Вот так поворачиваете чеку на рукоятке, товарищ майор, видите красненький значок появился на рукоятке? Всё, граната готова к бою: теперь, когда вы замахнётесь для броска, ударник, значит, накалывает капсюль запала и остаётся четыре секунды до взрыва…
«Две гранаты, две винтовки, два нагана… не рано ли я начал умирать? Ну хорошо, обложили они с фронта и тыла, отрезали от берега, но вверх-то по склону путь сто процентов свободен! Даром что, в конце его окопавшиеся на вершине самураи… Ничего, нам бы хоть ещё пару часов продержаться, а дальше уже начнёт смеркаться».
— Ты давай покороче, времени мало…
— Эй, хлопцы, — вдруг в тишине раздался низкий зычный голос, — к вам обращается атаман Семёнов, слыхали о таком?
Рука лейтенанта тянется к кобуре.
— Тихо, все, — грозно шепчу зашевелившимся было соратникам и уже во всю глотку, — ну слыхали и чо?
«Атаман Семёнов, — в голове возникает ориентировка, которую дала мне прочесть Оля перед отъездом в Ворошилов, — что там было в конце?… С 1932 года в Маньчжоу-Го, с 1934 — в Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурии (БРЭМ), по сути японском центре подготовки разведывательно-диверсионных групп из числа белоэмигрантов для заброски на территорию СССР. Встречался с главой японской мисси в Харбине генералом Андо».
— А то, — срывается атаман на грозный тон, но тут же берёт себя в руки, продолжая вкрадчивым голосом, — что я от лица маньчжурского командования предлагаю вам сдаться. Хватит лить православную кровь. Гарантирую жизнь и свободу всем, кроме комиссаров…
— Значит так, — быстро перемещаюсь к Рычагову и призывно машу рукой Мошляку, — как старший по званию, временно принимаю командование на себя. Лейтенант и майор ползком вот по этой ложбинке скрытно поднимаются наверх с собой у вас только по пистолету, мы со старшиной остаёмся на месте. Я начинаю переговоры с Семёновым, чтобы дать вам время на подъём. Затем по моей команде мы бросаем по гранате и догоняем вас. Всё, выполнять.
Старшина вновь ставит гранату на предохранитель и протягивает её мне.
— А не врёшь? — перекладываю наган в карман и беру в руку гранату, — много чего про тебя рассказывали.
— Больше верь комиссарским байкам, атаман Семёнов простых подневольных солдат не трогает. Так есть среди вас комиссары, аль нет?
— А если правду баешь, атаман, то приведи кого-нить из наших, что в лагере захватил, пусть они подтвердят.
С минуту из лощины не было слышно ни звука.
— Послал за вашими… Слышь, солдат, ты зря время тянешь… не вырваться вам отсюда. Выдавай своих краснопузых и лети на свободу белым лебедем. Напрягаю зрение, чтобы разглядеть склон сопки в направлении, куда уползли Мошляк с Рычаговым, ни одна веточка не колышется.
— Старшина, давай потихоньку за нашими… — шепчу напарнику.
— А нету у нас здеся партийных… — я ложусь на землю делаю руки рупором, направляя голос в сторону озера, — вышли все, последний, лейтенант, в болоте утоп, я тут за старшего — красноармеец Аниськин.
— Брешешь, Аниськин, — голос Семёнова снова становится жёстким, — ещё двое должно остаться: лётчик-майор и комбриг, что на аэроплане летели.
«Не понял, они что труп не нашли»?
— Собака брешет… — добавляю драматизма в голос, — комбрига того нынче ночью убило, мы с ним в секрете были, так ему пуля всю черепушку разнесла, там его и оставил. А лётчик — ранетый, отстал от нас где-то уже поутру…
Старшина длинной винтовкой с примкнутым штыком цепляет ветки кустарника, оступается и сползает в соседнюю воронку. В это же мгновение снизу по зарослям орешника, где мы прятались, короткими очередями начинают бить два пулемёта, сверху на голову сыпятся срубленные свинцом ветки.