Осторожно пробую пошевелить пальцами правой ноги: с каждой следующей попыткой и вдохом движения обретают новую силу, застучало сердце…
«Сколько времени я был без сознания? Чёрт знает, надеюсь не неделю как тогда в декабре 1934-го в Ленинграде».
Доктор Дембо, ассистент профессора Ланга, рассказывал при выписке, что при поступлении в больницу у меня не было пульса и дыхания, однако симптом «кошачьего глаза» отсутствовал. Медсестра Вера, держащая тогда мою холодную руку, вдруг ойкнула: «Доктор, мне кажется у больного сердце сократилось». Подставив зеркало к лицу, он выяснил, что и дыхание присутствует, только поверхностное и очень редкое: два-три вдоха в минуту.
— Понимаете, Алексей Сергеевич, — с жаром говорил доктор, — ваш организм по непонятной причине, вследствие развивающегося у вас болевого шока, перешёл на экономный режим работы: температура упала до 33-х градусов, понизилось давление, нервная система почти перестала реагировать на внешние раздражители, поэтому ослабла боль. Приехавший вскоре по вызову профессор Ланг, предложил воздержаться от реанимационных мероприятий на время, а пока просто наблюдать. На следующий день, ночь прошла без ухудшения состояния, врачи стали, используя искусственное дыхание, добавлять число сердечных сокращений и вдохов-выдохов так, что к концу недели все мои параметры пришли в норму. К этому же сроку вернулось и сознание.
— У-у-уй… — из моей груди вырывается сдавленный стон, попытка шевельнуть правой рукой заканчивается взрывом нестерпимой боли.
«История повторяется, — сдерживаю дыхание, — похоже, что механизм, зачем-то заложенный иновременцами (на мой взгляд коэффициент выживаемости у мошенников и так повышенный) в свою программу, снова спасает мне жизнь. Надолго ли»?
— Господин атаман, Григорий Михайлович, — неподалёку раздаётся хриплый истеричный возглас, — бес попутал, только вот эти сапоги взял, а Василий тот нож. Остальное всё отдали и евоный мандат, портупею и наган… ничего не утаил, Христом-богом клянусь.
— Сказывали, что нож из сапога выпал? — раздался знакомый грозный рык.
— Так точно, господин атаман, — вступает третий голос, более молодой, — а может из галифе, когда мы с господином вахмистром сапоги с покойника стаскивали.
— Вот что, казаки, — атаман Семёнов меняет тон на отеческий, — о трофеях своих забудьте пока, если всё обойдётся, то получите их обратно… Постой, Иван Петрович, а где ж твои сапоги?
— Эта, значица, на того мертвяка надел, господин атаман.
— А он был не против? — смеётся Семёнов,-…
— Никак нет, согласный.
— … ладно, хлопцы, мертвяка вон в ту палатку на осмотр и во весь опор на то место, где сапоги с него сымали, землю носом рыть, всё там обыскать…
— Дурак ты, Василий, — громко, не таясь, выговаривает напарнику пожилой казак, — сам обмишулился и меня за собой потянул…
Молодой напарник обиженно сопит, быстро перебирая ногами по залитой лунным светом тропинке.
— …Сколько хоть просил-то за стилет?
— Пятьдесят фыней… — неразборчиво бурчит Василий.
— Тьфу! — плюёт в сердцах старший и передразнивает младшего, — «фыней»… Юань надо было просить, такой Сан-Франциско двадцать пять центов стоит.
— Так мы, чай, не в Америке… — огрызается Василий.
— Стой, пришли кажись. Что Григорий Михайлович сказал? «Землю рыть»… Вот давай начинай, держи-ка… — вахмистр с наслаждением опирается о теплый валун, лезет в карман и достаёт оттуда маленький фонарик с ручкой, — жми шибче, ярче светить станет.
Под мерное жужжание фонаря и неразборчивое ворчание молодого напарника, начавшего обследование окрестностей, голова казака начинает клониться книзу.
— Нашёл! — кричит Василий, вахмистр дёргается назад и ударяется затылком о камень.
— Чего нашёл-то? — морщится он, потирая ушибленное место.
— Портянки нашёл… этого мертвяка, — Василий радостно спешит обратно к валуну, с тряпками в вытянутых вперёд руках.
— Да не тычь ты мне их в нос… ну-ка, разворачивай… — из портянок на землю им под ноги летит книжица.
— Читай у тебя глаза молодые.
— Всесоюзная Коммунистическая Партия Бэ, — бойко начинает читать молодой казак,-…
— Чего бэ?
— …написано тут скобках буква «б», большевиков значит. Секция Коммунистического Интернационала.
— Ты фамилию читай, горе луковое…