Надо вооружиться всей недобросовестностью фанатически настроенной мысли, чтобы на вопрос этот ответить отрицательно. И надо совершенно погасить в своём сердце живое чувство любви и подменить его совершенно бездушною догмою, чтобы при таких условиях бросить оружие и воображать, что именно такой «отказ от военной службы» диктуется христианской любовью!
Противники войны спросят:
– Что же: воевать? Убивать?
Да, воевать, и если иначе нельзя победить – убивать. Потому что выбор неизбежен. Выбор не между «убий» и «не убий» – а между «убий» злодейски нападающих большевиков и «убий» ни в чём не повинных мирных жителей, которые будут расстреляны из большевистских винтовок.
В моральном смысле соучастник, попускающий свершиться преступлению, даже виновнее в убийстве чужими руками, чем тот, кто делает это за свой страх и риск. Ведь убийство свершает и тот и другой, но первый рискует при этом своею собственною жизнью и берёт на себя всю ответственность за содеянное, – другой «умывает руки» и, уклоняясь от смертельного столкновения, уклоняется и от моральной ответственности.
Говорят:
– Надо любить врагов. Как же я буду убивать того, кого люблю? Если я люблю – он уже не враг. Если не враг – нельзя убивать.
Да! Надо любить врагов! Но где сказано, что не надо любить мирных, ни в чём не повинных жителей? А если вы будете любить и их – тогда отпадает вопрос о враге. Не потому вы должны защитить беззащитного оружием, что должны «ненавидеть» злодея, а потому, что у вас нет иного способа защитить жертву, которую вы любите по-христиански, от злодея, которого вы тоже любите по-христиански. Вы знаете, что убийство неизбежно – и только потому делаете выбор.
Умыть руки и сказать – я люблю и того и другого одинаково – это значит впасть в такой догматизм, который граничит с самым безнадёжным фарисейским лицемерием. Во-первых, такая одинаковая любовь фактически невозможна, но если бы и была возможна – остаётся ещё, кроме любви, чувство справедливости – и оно должно было бы заставить сделать выбор в пользу невинной жертвы.
Нельзя отмахиваться от вопроса и говорить:
– Я знаю одно: не убий! Это заповедь Божия. Пусть убивает злодей – я заповеди не нарушу.
Нет, нарушишь! Потому что, сколько бы ты ни оправдывался «формальной отпиской», что ты не взводил курка винтовки, значит, не убивал, – для совести, «по существу», останется непреложным, что всякий, имевший возможность защитить от убийцы и не сделавший этого, – сам участник убийства.
Что за оправдание, что ты «любишь врагов» и потому не мог убить злодея, – когда ты мог допустить убийство невинной жертвы? Вы вместе с злодеем убивали её – один спускал курок, другой, имея возможность убить преступника, не помешал ему свершить преступление.
Ссылаться на волю Божию и искать в ней оправдания своему попустительству невозможно!
Нельзя говорить:
– Я исполню заповедь «не убий» – это мой долг, – а там пусть будет воля Божия!
Ведь не без воли Божией и жизнь создаёт такие условия, при которых приходится христианам делать этот страшный выбор между двумя неизбежными убийствами. Не без воли Божией попускаются и злодейские нашествия, и конечно, не без воли Божией поднимают христиане свой меч на защиту невинных людей, точно так же как не без воли Божией некоторые отказываются «от воинской повинности». Значит, «воля Божия» не снимает с нас моральной ответственности за то или иное решение вопроса: «Как поступить в данном случае?»
На формальном основании отказывать в защите и, вместо того чтобы слушаться голоса любви, побуждающего взяться за оружие, повиноваться мёртвой букве, приказывающей его бросить, – а потом ссылаться на «волю Божию» – это значит проповедовать моральное самоубийство.
Итак, при неизбежности выбора между двумя убийствами вопрос сводится к тому, кого считать в данном столкновении злодеем и кого невинною жертвой. Другими словами, вопрос переносится совсем в другую плоскость. Речь идёт уже не о том, допустима или недопустима война в принципе, а какая именно война допустима. Здесь христианин стоит перед оценкой не самой войны, а тех целей, которые она преследует. Отсюда ясно, что христианство допускает войну во имя тех задач, которые совпадают с христианскими идеалами. В несправедливой войне «нехристианским» является не самая война, а та несправедливость, во имя которой она ведётся. И напротив, война благословляется Церковью только в той мере, в какой может быть благословенна её конечная цель.