36.
Стюардесса встала, освобождая место Корину, который постепенно, осторожно вытянулся во весь рост на скамье, но не успел он закрыть глаза, как ему пришлось снова их открыть, потому что дверь на улицу внезапно распахнулась, и целая толпа людей ворвалась в нее, или, точнее, ворвалась в кабинет с такой грубой силой, что, казалось, они хотели смести все на своем пути, не терпя ни малейшего возражения, выкрикивая резкие распоряжения налево и направо, вперед и назад, о том, что человек, которого они доставляют, которого теперь выталкивают вперед в блестящей, блестящей, эбеново-черной инвалидной коляске и который теперь продвигается сквозь ряды потенциальных покупателей билетов и служащих, имеет совершенно особую причину врываться таким образом и имеет полное право давить людей, в то время как ни у кого нет никаких оснований или оснований оспаривать эту привилегию; Другими словами, хотя и с опозданием на полдня, и к глубочайшему разочарованию Корина, но к великому облегчению стюардессы, старушка из Швейцарии наконец прибыла в своем собственном, худом, изможденном теле, с лицом, осунувшимся и изборожденным тысячью морщин, с маленькими и тусклыми серыми глазами, с потрескавшимися губами, с ушами, украшенными огромными золотыми серьгами, свисавшими до самых плеч, всем своим видом немедленно, безмолвно заявляя, что именно этим телом, этим лицом, этими глазами, этими губами и именно этими огромными серьгами она намеревалась определить, что произойдет или не произойдет в ближайшие несколько минут; она, по сути, вообще ничего не сказала, а что касается ее свиты, то было ясно, что и им никаких приказов не передавалось, скорее, это был случай: то немного в одну сторону, то немного быстрее, то чуть медленнее, в то время как они не отрывали глаз от
она висела на ней, как золотые серьги на ее ушах, пока одним жестом, таким же незначительным, как дыхание, она не дала понять, чего она хочет, куда ей идти, по какому маршруту им идти к какой стойке, решение, которому ни сотрудники, ни те, кто ждал билеты, не могли противиться, ибо те, кто за стойками, прекратили работу, и очереди расступились, тем самым положив конец ситуации, в которой оказались Корин, все еще проклинаемый своей головной болью, и стюардесса, поскольку Корину пришлось, по крайней мере, после первого мгновения ужаса сесть, чтобы убедиться, что депутация пришла не за ним, а стюардессе пришлось вскочить и объявить, что именно ее MALÉV, после необходимых формальностей, совместно со службой Helping Hands, послал проводить пожилую даму к выбранному ею, специально выбранному рейсу, где она станет ее помощницей и помощницей, станет в строгом смысле слова ее проводником на пути в аэропорт Ферихедь.
37.
Блин с мясом по-хортобадьски был прекрасен, передал переводчик старушки нервничающему чиновнику, но воздух — и тут каждый из свиты позволил себе улыбнуться — не встретил одобрения фрау Ганцль, нет, eure Luft , как повторила старушка громким, надтреснутым, довольно мужским голосом, разочарованно покачав головой, — ist einfach неквалифицированный бар, верстехт их?, неквалифицированный бар! после чего, указав, что она желает, чтобы монитор компьютера был повернут в ее
направление, она ткнула пальцем в одну из линий, после чего все произошло невероятно быстро: не прошло и минуты или двух, как ее окружение полностью овладело билетом, а стюардессе сообщили, в чем заключаются ее обязанности относительно «крайне чувствительной госпожи Ханцль, которая имела привычку самой организовывать все свои поездки», и блестящее черное как смоль инвалидное кресло, в котором находилась крайне чувствительная госпожа Ханцль, уже разворачивалось и громыхало по залу к выходу, так что Корин, который в панике оглядывался по сторонам, едва успел броситься к стюардессе и сжать в одно предложение все, что ей совершенно необходимо было знать, поскольку, он смотрел на нее в отчаянии, было так много всего, что он не успел сказать, на самом деле самые важные вещи, забыв сообщить ей именно причину, по которой он должен был приехать в Нью-Йорк и что ему там нужно было делать, указывая на рукав своего пальто и рукопись, о которой он не сказал ни слова пока что это было, безусловно, самым важным аспектом всего этого, и стюардесса ничего бы не поняла, если бы не знала этого, ибо эта рукопись — он схватил ее за руку и попытался задержать нарастающий импульс процессии — была самым необычным произведением искусства, которое когда-либо создавалось, но он мог говорить со стюардессой сколько угодно, потому что она больше не слушала, имея достаточно времени только на то, чтобы улыбнуться и попросить прощения за то, что ему нужно идти сейчас, в ответ на что сам Корин не мог ничего сделать, кроме как забежать вперед, подпереть дверь открытой перед несущейся инвалидной коляской и повысить голос над шумом возбужденной процессии эскорта, чтобы заметить, какой замечательный, незабываемый день это был, и что молодая стюардесса должна позволить ему навсегда сохранить в своей памяти две крошечные ямочки ее улыбки, на что она ответила