себя раз и навсегда, без кого-либо рядом, кто мог бы подтереть ему задницу, как и все ему подобные, только не сердись, дорогая, — переводчик понизил голос, обратился к своей возлюбленной, прося ее не сердиться из-за того, что он вот так теряет самообладание, но он потерял не только самообладание, но и работу, да и зачем ее терять, дорогая, из-за какого-то придурка, как и все остальные, все они, в общем-то, все до единого.
6.
Просто направляйся к указателям «Выход», сказал себе вслух Корин, тебе нужен «Выход», там, где написано «Выход», направляйся туда и не отвлекайся, потому что ты, скорее всего, заблудишься, и вот он, да, «Выход», здесь, здесь, прямо, и он старался никого не беспокоить, хотя кого, черт возьми, волновало, разговаривает он сам с собой или нет, в конце концов, здесь были тысячи людей, которые делали то же самое, растерянно спешили туда и сюда, не спуская глаз с табличек и знаков, указывающих направления, то поворачивая налево, то останавливаясь, ожидая, поворачивая назад, то направляясь направо, останавливаясь, затем снова возвращаясь, в конце концов продолжая идти прямо, вперед и вперед, к все большей и новой путанице; точно так же, как Корин, который должен был следить за словом «Выход» и ни за чем другим, все внимание было сосредоточено на знаке «Выход», который нельзя было упускать из виду, задача, которая требовала всей его концентрации, ибо ничто не должно было нарушить эту концентрацию, потому что минутная невнимательность в этом сумасшедшем движении — и все было бы потеряно, утеряно.
навсегда, и он никогда больше не найдет правильного пути, и он не должен допускать никакой неопределенности в своих действиях, сказал он себе, но продолжать идти, весь путь по коридорам и ступенькам, не забивая голову дверями, коридорами и ступеньками по обе стороны от него, даже не глядя на них, и даже если он замечал их, делать вид, что он слеп, проходя мимо этих боковых дверей, ведущих в обе стороны, и не отвлекаться на такие факты, как слово «Выход», появляющееся на той или иной из них, пусть и написанное другими буквами, проходить мимо них и игнорировать их, потому что он чувствовал, что находится в безумном лабиринте, не каком-то старом лабиринте, добавил он позже, а таком, где даже темп был сумасшедшим, все двигались с бешеной скоростью, поэтому ему всегда приходилось принимать спонтанные решения, такие решения были самыми трудными из всех, потому что ему приходилось выбирать один из двух возможных маршрутов за долю секунды, и время от времени, пока он шел по коридорам и лестницам, приходилось принимать такие внезапные решения, и каждый раз, когда он принимал одно он бы с радостью продолжил свой путь, если бы не какой-то знак, посеявший в нем семя сомнения, поэтому ему пришлось снова остановиться, сбитый с толку непонятным знаком в непонятном месте, и снова в мгновение ока решить, какой из этих чертовых коридоров главный, этот или тот; другими словами, сбивало с толку не столько то, какой путь самый прямой, сколько необходимость так быстро решать, в условиях такого напряжения, постоянно искать, двигаться и продвигаться вперед, не останавливаясь, и, более того, двигаться с твердым знанием того, что сама идея остановки невозможна, потому что об остановке как возможности не может быть и речи, факт, запечатленный в каждом случае, ибо Дверь Оттуда постоянно вот-вот закроется, и нужно было торопиться, буквально мчаться, каждый в меру своих сил, но в любом случае не останавливаясь, не двигаясь,
ища, продвигаясь к Выходу, который – и это была вторая проблема – был совершенно загадочным понятием, поскольку невозможно было понять, что подразумевается под идеей выхода, которая для него означала прежде всего способ выбраться из здания на открытое пространство, к автобусу или такси, которые отвезут его в город, если такси будет не слишком дорогим, хотя ему придется подождать и посмотреть, но было ли его представление обо всей этой истории с выходом как о проходе на открытое пространство правильным или нет, было невозможно сказать, поэтому он был вынужден двигаться вперед со все большей неуверенностью, как он позже объяснил, неуверенно продвигаясь по коридорам и лестницам, не зная, те ли это коридоры и лестницы, и чувствуя себя к тому времени довольно напуганным, как он признался, пока в какой-то момент он внезапно не почувствовал, что ноги у него уходят из-под ног, когда ему пришло в голову, что он, вероятно, уже довольно долго шел не по тому пути, и вот тогда он действительно испугался и в своем состоянии страха он больше не мог даже ясно мыслить, фактически вообще не думал, а делал то, что ему велели инстинкты побуждая его сделать то, что означало довериться толпе, принять ее суждение и плыть по течению, приспосабливаясь к ее темпу, дрейфуя вместе с ней, как сухой лист осенью, если ему будет позволено такое старомодное выражение, как лист в яростном шторме, почти ничего не видящий из-за скорости и ярости, все в нем было слишком взволнованным, слишком тяжелым, слишком мерцающим, поэтому единственное, что ему было ясно во всем этом, где-то в глубине его живота, было то, насколько все это отличалось от того, чего он ожидал, а это означало, что он был напуган больше, чем когда-либо, сказал он им, потому что страх был тем, что он чувствовал, страх в стране свободы, ужас даже во время празднования замечательного триумфа, потому что все обрушилось на него внезапно, и он должен был понять это, ухватить это, увидеть это ясно, и