8.
Единственными горящими уличными фонарями были те, что наверху лестницы, и свет, который они давали, падал тусклыми конусами, которые содрогались от прерывистых порывов ветра, обрушивавшегося на них, потому что другие неоновые лампы, расположенные примерно в тридцати метрах между ними, были разбиты, оставив их сидеть на корточках в темноте, но при этом осознающие друг друга, свое точное положение, как и огромную массу темного неба над разбитым неоном, небо, которое могло бы мельком увидеть отражение своей собственной огромной темной массы, дрожащей от звезд в перспективе железнодорожных станций, простирающихся внизу, если бы была какая-то связь между дрожащими звездами и мерцающими тусклыми красными огнями семафоров, разбросанных среди рельсов, но ее не было, не было общего знаменателя, никакой взаимозависимости между ними, единственный порядок и связь, существующие внутри дискретных миров вверху и внизу, и, по сути, где угодно, ибо поле звезд и лес сигналов смотрели друг на друга так же безучастно, как каждый и каждая форма бытия, слепая в
тьма и слепота в сиянии, столь же слепая на земле, как и на небе, хотя бы для того, чтобы в потерянном взгляде некоего высшего существа могла возникнуть долгая умирающая симметрия среди этой необъятности, в центре которой, естественно, было бы крошечное слепое пятно: как у Корина... мостик... семеро козлят.
9.
Полный придурок, сказали они местному знакомому на следующий день, полный придурок в своей собственной лиге, придурок, от которого им действительно следовало избавиться, потому что никогда не знаешь, когда он на тебя донесет, потому что он хорошо рассмотрел лицо каждого, добавили они друг другу, и мог бы запомнить в уме их одежду, обувь и все остальное, что они носили в тот вечер, так что, да, все верно, признали они на следующий день, им следовало избавиться от него, только никому из них в то время не пришло в голову сделать это, все были так расслаблены и все такое, так расслаблены, как куча торчков на пешеходном мосту, в то время как обычные люди продолжали жить обычной жизнью внизу, глядя на темнеющий район над сходящимися рельсами и ожидая сигнала шесть сорок восемь вдали, чтобы они могли броситься вниз к набережной, занимая свои позиции за кустами, готовясь к обычному ритуалу, но, как они заметили, никто из них не предполагал, что ритуал могло бы закончиться как-то иначе, с другим результатом, что оно могло бы не завершиться вполне успешно, триумфально, точно по цели, то есть смертью, в этом случае, конечно, даже такой жалкий идиот, как он
будет представлять собой очевидную опасность, потому что он мог донести на них, говорили они, мог впасть в уныние и, совершенно неожиданно, донести на них полиции, и причина, по которой всё получилось иначе, как и случилось на самом деле, оставив их думать то, что им только что пришло в голову, заключалась в том, что они не сосредоточились, и не могли сосредоточиться, иначе они бы поняли, что это был именно тот тип человека, который не представлял опасности, потому что позже он даже не мог вспомнить, что произошло, если вообще что-либо, около шести сорока восьми, поскольку он всё глубже попадал под чары собственного страха, страха, который двигал его рассказ вперёд, рассказа, который, нельзя отрицать, за исключением определённого ритма, был лишен какой-либо формы или вообще чего-либо, что могло бы привлечь внимание к его собственной персоне, кроме, разве что, своей обильности, из-за чего он пытался рассказать им всё сразу, так, как он сам переживал то, что с ним произошло, в своего рода одновременности, которую он впервые заметил, сложившись в связное целое в то самое утро среды, часов через тридцать или сорок раньше, в двухстах двадцати километрах отсюда, в билетной кассе, в тот момент, когда он подошел к началу очереди и собирался спросить время отправления следующего поезда на Будапешт и стоимость билета, когда, стоя у стойки, он вдруг почувствовал, что не следует задавать этот вопрос здесь, и в тот же момент узнал в отражении в стекле над одним из плакатов над стойкой двух сотрудников районной психиатрической службы, замаскированных под пару обычных тупиц, точнее, двоих, а позади него, у входа, так называемую медсестру, от агрессивного присутствия которой у него по коже пробежали мурашки и пот.