5.
Весь документ, сказал Корин женщине, казалось, говорил о Эдемском саде, каждое предложение рукописи, описывающее деревню и берег, сказал он, останавливаясь на непревзойденной красоте этого места, как будто это было не какое-то послание, которое оно передавало, а скорее как будто оно хотело вернуться обратно в рай, ибо оно не только упоминало эту красоту, развивало ее и провозглашало ее, но и задерживалось на ней, другими словами, оно устанавливало, своим собственным странным образом, тот факт, что эта особенная красота, Корин подчеркнул слово « красота » в английском языке, была не просто аспектом пейзажа, но всем, что он содержал, этим спокойствием и, да, восторгом, спокойствием и восторгом, которые он излучал, предполагая, что все хорошее, несомненно, вечно, и таким образом, продолжал Корин, приукрашивая для нее картину, оно устанавливало тот факт, что, будучи создано хорошим, все продолжало быть очень хорошим, все это, яркий красный солнечный свет, ослепительная белизна скал, нежная зелень долин и грация людей населяя его, перемещаясь между скалами и долинами, или, говоря по-другому, сказал Корин, все — красный, белый и зеленый, изящество запряженных мулами повозок, когда они катились, сети для ловли осьминогов, сохнущие на ветру, амулеты на шеях людей, декоративные шпильки для волос, мастерские, предлагающие горшки и сковородки, рыбацкие лодки и горные святилища, одним словом, сама земля, а также море и небо ( небо , сказал он по-английски) — но на самом деле все было спокойно и восхитительно, и, что было более того, реально, реально в полном смысле этого слова, или, по крайней мере, так Корин описал положение дел, когда, закончив утреннюю работу, он попытался зарисовать ей это место, хотя его усилия, как обычно, были обречены, поскольку было явно бессмысленно описывать ей что-либо в каких бы то ни было живописных подробностях, сейчас или когда-либо еще,
ведь она не только стояла там, как всегда, равнодушная, но, как он увидел, когда она случайно немного повернулась, была основательно избита, иными словами, дело было не только в том, что она понятия не имела, на каком языке с ней разговаривать, то есть слушала ли она вообще монолог, который Корин пытался произнести по-венгерски примерно с одиннадцати утра до половины первого, а затем и до часу дня, — монолог, дополненный каким-то английским словом, которое он почерпнул из словаря, — но и в том, что на ее лице были отчетливо видны вздутые вены, глаза опухли, а на лбу виднелись ссадины, возможно, потому, что она вышла ночью и подверглась нападению по дороге домой, — этого нельзя было сказать, хотя это и глубоко беспокоило Корина, который именно по этой причине делал вид, что ничего не заметил, и продолжал говорить, продолжая свой монолог вечером, пока наконец на кухне не появился переводчик, и тогда, собравшись с духом, он бросился к нему и спросил, что случилось, и кто это посмел напасть на молодую леди: напал на неё! – вне себя воскликнул переводчик, обращаясь к своему любовнику, к ней! – кричал он на фигуру, скорчившуюся с широко раскрытыми от ужаса глазами у изножья кровати, в то время как сам яростно шагал взад и вперёд по комнате. – Ради бога, кем он себя возомнил? Какое дело этому тупому придурку до того, что они сделали или не сделали со своей жизнью? Ради бога, кем он себя возомнил, неужели он думает, что может вынюхивать вокруг нас, как проклятая собака, и пытаться призвать нас к ответу за нашу жизнь! Ну, извините, но это не нормально! – зарычал он на своего любовника. – Да, он послал его восвояси, хитрого жалкого придурка, пусть сгниёт в чужой заднице, – сказал он ему. – Ну ладно, пока у него не осталось дыхания, оставив его задыхаться, говоря, что он имел в виду только это или только то, на что он,
Переводчик просто ответил, что если он хочет избежать сломанного носа, как у нее, то он заткнется нахрен прямо сейчас и начнет задавать вопросы, после чего Корин, естественно, ускользнул, как какая-то чертова змея, в свою комнату и закрыл за собой дверь так тихо, что она не потревожила бы и мухи, настаивал переводчик, потому что эта дверь не издавала ни звука, ни малейшего звука, вообще никакого шума.