Чайка кричит, надрываясь:
— Передать батальонному по цепи: неприятель обходит, фланг оголен!..
Появляются санитары с носилками. Уносят раненых.
Санитары кричат:
— Перевязочный пункт в деревне!
И вдруг крик по цепи:
— Отступить за кирпичный завод!
Мы поднимаемся и бежим назад, У прикрытия остается несколько фигур.
Это убитые.
Нагруженные всей амуницией, своим нерастерянным еще хозяйством и запасом продовольствия, мы бежим медленно. Полы длинных шинелей болтаются, мешая шагу.
Ротный пятнадцатой роты бежит рядом со мной и кричит вперед:
— Рассыпься, сволочь, рассыпься!. Сбились, как бараны! Мишень устроили! Рассыпься!..
Но люди не слышат. Густой толпой, сплошной подвижной серой массой они устремляются к зданию завода. Внезапно толпа шарахается и рассыпается в стороны. Немецкие пулеметы взяли верный прицел, подрезая толпу, как ножом, оставляя на черной земле большие серые пятна солдатских шинелей…
Мы ползем медленно, волоча мешки по земле. Котелки и фляжки цепляются и мешают. К рукам и к винтовкам прилипают комья сырой земля.
За кирпичной стеной спокойнее. Стрельба утихла. Полк медленно собирается. Все ищут свои роты.
От пережитого у большинства ослабли кишечники.
Появился батальонный командир. Он обращается к батальону, отрывисто лая:
— Братцы! Поздравляю вас… с боевым крещением… желаю вам быть… храбрыми и верными слугами царю и отечеству… Мы отступили потому, что… не подоспели еще артиллерия и казаки… К ночи… они прибудут…
Но, очевидно, его кишечник не крепче других, и он быстро скрывается, исчезнув за какой-то стеной.
Подсчитывают солдат…
В нашей роте не хватает десяти человек.
Вечером мы узнаем, что ранено шестеро, убито четверо.
Среди них Тюрин…
Пуля попала в темя и вышла над затылком. В руках у него зажата винтовка с неиспользованными патронами…
Мы движемся уже много часов. Часто останавливаемся, подолгу стоим на месте, садимся и ложимся прямо на землю, засыпаем и снова движемся, с трудом поднимаясь. В суставах бедер и колен как будто насыпан песок, сухо и неприятно.
Рядом со мной качается в седле Чайка на тонкой рыжей кобыле. Кожа нового английского седла скрипит, как баржа на реке, уютно и монотонно.
Чайка теперь капитан. Он засиделся в штабс-капитанах и рад производству, нагнавшему его в дороге.
Он дремлет в седле и, просыпаясь, окликает меня. Он что-то говорит, но совсем неслышно, и, очевидно, опять засыпает.
Мне вспоминается Тюрин. Мерещатся его окровавленная голова и тяжелое, неподвижное тело, вдавившееся в полотно носилок…
В памяти выплывает далекая сибирская станция.
Я вижу мокрое от слез лицо его матери и слышу ее голос: «Дите мое, дите мое…»
Но Тюрина больше нет. Его тело лежит в братской могиле, наскоро вырытой и гостеприимно вместившей пятьдесят солдат нашего полка…
Еще утром, за час до боя, он наливал мне в чашку из своего котелка кипяток и говорил:
— Хлябай, парень, хлябай горяченького.
Медленно светает. Позади нас появляются багряные полоски, и под ними небо из темно-синего становится зеленовато-голубым и прозрачным. Впереди небо совсем еще черное, и крупные звезды медленно тускнеют.
Мы идем на запад.
Неожиданно впереди, слева от колонны, шагах в пятистах от нас, вздымается огромный столб пыли, огня и черного дыма. Над дымом загремело, как в грозу. Колонна шарахается вправо от дороги. Полк останавливается. Проходят две, три минуты. Высоко в воздухе проносится тяжелое жужжание, будто летит гигантская пчела, и в тот же миг раздается грохот, разрывающий уши и ударяющий в голову. Оправа от нас взлетает высокая огненно-черная башня и, рассыпавшись, падает каскадом, превратившись в мелкие куски земли и пыли…
Полк бросается обратно на дорогу.
Мимо нас мчатся конные ординарцы, разведчики и адъютанты.
Немцы нащупывают колонну; еще два-три выстрела — и мы будем под огнем тяжелых орудий. Но мы стоим спокойно, неподвижно. Вдруг вся рота, как по команде, пригибается: над нами с визгом и воем разрезает воздух «чемодан» и далеко позади нас врывается в колонну…
Мы видим опять черный столб и взлетающие в воздух камни, комья земли, винтовки, лопатки… Когда дым и пыль рассеиваются, мы подбегаем к месту взрыва и видим посреди дороги глубокую, большую воронку.
Мы стоим здесь много часов.
Нам объясняют, что немцы, не встречая препятствий, подходили к Варшаве. Теперь, напоровшись на сибирские войска, отступают. Тяжелой артиллерией они хотят нас задержать, но мы их скоро нагоним…