Солдат пришпилил к груди каптенармуса серебряный крестик.
— Ваше благородие! — крикнул Тиша, — нельзя его награждать. Это мы его сами покалечили. Он водку казенную крадет.
Капитан с недоумением оглянулся.
— Послушайте, сестра, — сказал он, — что он там такое плетет?
— Бредит, ваше благородие, — быстро сказал Назаркин, — его бы убрать отсюда. Просто нет сил выдержать. Тронулся, должно быть.
В сильном возбуждении Тиша подбежал к каптенармусу. От волнения Тиша не мог связно говорить. У него вырывались отдельные слова. Он махал руками и пытался сорвать крест с груди Назаркина.
По знаку капитана два санитара схватили Тишу за руки.
Привлеченный шумом, в палату вошел врач. Это был студент третьего курса, недавно мобилизованный ввиду нехватки врачей.
— Сумасшедший? — спросил его капитан.
Юный врач посмотрел на Тишу, который бился в руках санитаров.
— Да, — сказал он, стараясь говорить уверенным голосом, — довольно типичный случай психотической реакции, возникшей, невидимому, экзогенным путем. Я бы его изолировал.
— Перевести в психиатрическое отделение, — распорядился капитан, — проверить, не симулянт ли.
Тишу потащили в нервную палату. Еще некоторое время он бушевал, а потом присмирел и сделался грустным.
Вскоре его перевели на испытание в тыловой сумасшедший дом. Здесь было много солдат, кормили хорошо, работы никакой. Когда в палату входил офицер, солдаты громко ругали его по матери и швыряли в него сапогами. Как сумасшедшим, им все сходило.
Комиссия врачей признала Тихона совершенно нормальным и постановила предать его суду за попытку симуляции психического заболевания.
Военно-полевой суд приговорил Тишу к смертной казни. Наказание было заменено отправкой на фронт.
Тиша вернулся в окопы родного двести восемьдесят первого полка. Снова начал он ходить в разведки, дрался в атаках и лежал, зарывшись в землю, во время орудийных обстрелов.
В минуты затишья он с удовольствием рассказывал солдатам о своем пребывании в сумасшедшем доме, которое он считал одним из лучших периодов в своей жизни.
Антон Ульянский
Кривым путем
1
День первого мая девятьсот семнадцатого года для Альфонса Вейнерта, силезского крестьянина, ознаменовался волнениями. В этот день из Берлина пришла открытка с точным обозначением вокзала и поезда, к которому его сын Адальберт должен был явиться, чтобы отправиться с батальоном на фронт. Это значило, что все хлопоты, предпринятые для оставления его в тылу, неоднократные поездки к окружному начальству, несколько докторских свидетельств, удостоверявших наличие у Адальберта наследственного порока сердца, и даже глубокий порез пальца, полученный — возможно, не намеренно — при разборе жнейки, все это оказалось недостаточным, чтобы задержать его отправку и на один день.
Другим событием в этот день было появление во дворе Вейнерта фельдфебеля из инспекции военнопленных, приведшего с собой какого-то хилого, малосимпатичного, чернявого русского пленного и предъявившего бумажку, по которой новый пленный должен был оставаться в хозяйстве Альфонса, а взамен его фельдфебель уводил одного из пятерых русских, работавших у Вейнерта уже второй год. Альфонс должен был сам решить: кем из пятерых он согласен пожертвовать, и эти размышления и споры с фельдфебелем заняли несколько часов и стоили ему волнений.
Трое из пленных — крестьяне-пермяки, косари и силачи — были с самого начала исключены из обмена.
Четвертый, кавказец, не косил, но годился на многое и, между прочим, чтобы стоять у мотора во время молотьбы и подливать бензол. Пятый, тоже кавказец, был хорош как кучер при выездах в коляске: нигде в округе Альфонс не встречал кучера, который сидел бы так прямо и с такой истуканской неподвижностью. Альфонс все-таки, в конце концов, решил пожертвовать приятным полезному и согласился выдать пятого, который был вызван с работы и без особых разговоров уведен фельдфебелем со двора.
Новый пленный во время переговоров стоял в стороне, с утомленным и безучастным лицом, хотя Альфонс не однажды вперял в него негодующий взор, оценивая его силу и годность к работе. Хуже всего была отметка в его бумаге, что за ним уже числится один неудачный побег с работы, в то время как из пленных Альфонса еще ни один не бегал, и новый пленный мог испортить остальных. Замечание фельдфебеля, что едва ли он решится бежать еще раз, ибо достаточно проучен и за первую попытку, совершенно не успокоило Альфонса. Оставшись, после ухода фельдфебеля, наедине с новым пленным, он еще раз с негодованием оглядел его, придумывая, на какую бы работу его послать.