На собраниях окопники выносили одну резолюцию за другой, требуя, чтобы большевики брали власть.
В Питер ехали делегации. Пора брать власть, пора передавать власть в руки Советов.
И долгожданный день, наконец, наступил.
25 октября 1917 года я встал раньше обыкновенного. Спать не давали блохи и холод.
Через выбитые стекла блиндажа врывался пронзительный осенний ветер.
Скоро встал Ахмет, ротный повар. Накинув шинель, он опахнул веником заплеванный пол и, разостлав свой коврик, опустился с молитвою на колени.
Но едва он развернул руками, как кто-то толкнул его ногой в спину. Обычно, как только Ахмет принимался за молитву, солдаты всегда стаскивали его с коврика.
На этот раз Ахмет, не желая руганью осквернять утреннюю молитву, забрал коврик и вышел из блиндажа. Но скоро он вернулся и закричал:
— Ой, снег! Ой, зима выпал! Белый каша на дворе. Ой, ребята, зима настал!
— Ты что, не выспался, Ахмет?
Я вышел из блиндажа. К то, чего все мы так боялись, пришло так неожиданно, так непрошенно, что я стоял, точно оглушенный, не в состоянии вымолвить слово.
Снег шел всю ночь, к утру на фронте не было ни одного клочка незаснеженной земли.
Грязно-бурые окопы, блиндажи, ходы сообщения вдруг стали белоснежными и легкими.
Все застыло в снеговой холодной тишине.
Снова пришла окопная зима.
Зашел в полковой комитет за газетами. Газет не было. Неужели вьюга замела железнодорожные пути? Звоню в штаб дивизии. Поезда пришли, но газет не было.
Может быть на радиостанции имеются какие-нибудь новости? Но за ночь полковая радиостанция не получила ни одной депеши.
Звоню в соседние полки. Там то же самое. И тут стало ясно, что это не случайно. Радиостанции молчат не зря. Командование армии, фронта умышленно отрезало нас от страны, от Петрограда, от народа.
Зачем?
Ответ на свой вопрос я получил только поздно вечером, когда вдруг сразу заговорили все радиостанции, телеграфные линии, телефоны.
Взвод только что поужинал, солдаты сидели на нарах, занимались каждый своим делом: кто пришивал пуговицы, кто чинил сапоги, кто над коптилкой перечитывал старые письма.
— Глебов кто тут будет? Телеграмма из Двинска.
Я спокойно принял телеграмму. Буквы запрыгали в глазах:
«ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов и Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства, — это дело обеспечено.
Да здравствуют революционные рабочие и крестьяне!
Военно-революционный комитет.
Петроград, 25 октября 1917 года».
Внизу химическим карандашом, торопливым почерком, приписка:
«Глебов. Приведи, в боевую готовность полк и жди распоряжений. Немедленно арестуй контрреволюционно настроенных офицеров. В оба гляди за фронтом. За фронт ты мне отвечаешь головой. Радиостанция занята смертниками. Атакуем.
Сабуров».
— Что за телеграмма? — сразу спросило несколько голосов.
Вопрос вывел меня из оцепенения.
Я громко и радостно крикнул:
— Революция в Петрограде… Кричите «ура».
Человек десять разом соскочили с нар и обступили меня:
— Какая революция? Откуда ты узнал?
— Наша… Большевистская… Телеграмма…
— Господи Иисусе…
— Вот он, снег-от…
— Да ты не говори, а прочти… Что там написано? Может, вранье это… О, господи! Революция…
Под утро весть о революции облетела каждый блиндаж, землянку, окоп.
На ходу натягивая шинели, гимнастерки, полушубки, бежали солдаты к полковому комитету.
Я стоял вместе с членами полкового комитета большевиков на плоской крыше блиндажа.
У дверей полкового комитета — двое часовых. Блиндаж набит арестованными офицерами, меньшевиками, кадетами и эсерами.
Узнав о революции, они покинули позиции, решили пробиться к Двинску, чтобы соединиться с батальонами смерти, оставшимися верными Временному правительству.
Конная разведка настигла их около Двины и после горячей схватки разоружила их, доставила на позиции. Судить их полк будет после митинга.