Мы идем со вторым взводом. Держимся всемером: ротный, Юрка, я, пулеметчик Михалыч, Аркаша–снайпер, Денис и Пашка. Взвод собирается у пролома в заборе, готовый хлынуть туда по приказу.
Пошли!
Влетаем в пролом, метров сто до моста пробегаем без проблем — мертвая зона, нас не видно. У моста задерживаемся. Около опоры, на насыпи, снайперское гнездо — ямка, выложенная мешками с песком. Место идеальное: сам — в тени, а обзор — лучше некуда. Михалыч дает туда очередь, сплевывает: «Вот он, сука, где сидел. Житья от него не было, так достал, гад! Я в него цинков пять, наверно, выпустил, да все никак выковырять не мог. Жаль, ушел, сволочь бородатая».
Сразу за мостом в город уходит длинная прямая улица. Там, метрах в четырехстах от нас, — пятьсот шестой и «чехи». Что там сейчас творится, сам черт не поймет, «чехи» то ли контр атакуют, то ли просто со злости лупят почем зря, но по улице не пройдешь — трассера летят вдоль домов, тыкаются в заборы, стайками залетают под мост, пошуркивают там, бьют в опоры, осыпая нас штукатуркой. Одна строчка проносится прямо над головами. Приседаем: «Твою мать!», выбегаем из–под моста — «Вперед, вперед, пошли!» — и сворачиваем от улицы налево, за дома. Здесь можно выпрямиться, сюда не залетает.
Перед нами — небольшой арык, сразу за ним — первая линия домов частного сектора. Домов немного, линия тянется влево и вправо метров на двести. Занять ее — наша задача на сегодня.
Самое паскудное место — слева, где первый взвод. Там огромный пустырь, в глубине которого стоит школа. Справа, где третий взвод, самое удачное место: за спиной — насыпь, справа — насыпь, а дальше — седьмая рота. Ротный запрашивает ситуацию во взводах. Лихач, командир первого взвода, отвечает, что у него хреново: до школы метров триста открытого пространства, в школе «чехи». Он сам сидит в канаве у дороги, вылезти не может, снайпера бьют на любое шевеление. Взводный третьего докладывает: у него все тихо, дома пусты, можно хоть сейчас заходить. «Пионер», взвод разведки, не отвечает. Я вызываю его персонально, но «Пионер» молчит. У нас нехорошее предчувствие. Продолжаю вызывать. Наконец он отвечает в том смысле, что мы его уже достали, он понятия не имеет, где находится, но, судя по всему, где–то недалеко от «Минутки»; «чехов» тут тьма, они бродят группами, но все мимо него, пятьсот шестой остался далеко за спиной, а он сам идет дальше. Ротный, ни слова не говоря, достает карту, смотрит. Ох, ё! До «Минутки» черт знает сколько, полгорода еще, там глубокий вражеский тыл, и как туда попал «Пионер», совершенно непонятно. Ротный берет у меня наушники, вызывает «Пионера», материт его и приказывает возвращаться.
Тем временем мы высылаем разведку — Михалыча и Юрку, выжидаем. Минут через десять они сообщают: можно двигаться вперед, все тихо.
По тонкой доске, прогибающейся под ногами, переходим арык. За арыком — заборы, в одном из них — дырка. Взвод тянется туда цепочкой по одному. Первым идет Малаханов, долго вязый зачуханный тормозок, вечно теряющий свой автомат и потому постоянно пропадающий в особом отделе, где ему шьют дело о продаже оружия. Он подходит к дырке и с ходу отбрасывает ногой заслоняющий ее лист шифера. Грохот — взрывается растяжка. Бросаемся к нему. Малаханов стоит, вытирая забрызганное грязью лицо, и недоуменно хлопает глазами. «Куда ранило?!» Бессмысленно крутит головой — не знает. Осматриваем его с ног до головы. Ни одной дырочки, ни одной царапинки. Не веря себе, осматриваем еще раз — нет, точно, цел. В рубашке родился парень. Видимо, Бог и вправду хранит детей и дураков. В том, что Малаханов — дурак, никто не сомневается: так бездумно пихать ногой всякую ерунду может только полный кретин. Малаханов продолжает хлопать глазами. По–моему, он так и не понял, что произошло. Материм его, он кивает, поворачивается, пролезает в дырку и немедленно подрывается на второй растяжке. Дым скрывает его тело, слоями вытекает из дырки. Черт! Ну бывает же такое! Обидно, вроде так повезло парню, и на тебе! То, что теперь Малаханов как минимум останется без ног, яснее ясного, два раза подряд чуда не бывает. Когда дым рассеивается, у нас отваливаются челюсти: Малаханов стоит все в той же позе, протирает лицо, глаза его по–прежнему недоуменно хлопают. На правой ладони, в мясистой части большого пальца, рваная рана — осколок прошел по касательной, несильно разорвал ткани и… И все! Больше ни одной царапины.
Молча перевязываем его. Первым из ступора выходит взводный. Он высыпает на Малаханова ворох матюгов, отбирает у него автомат и посылает его к черту, в тыл, в санчасть, в гос питаль, в особый отдел, куда угодно, только чтобы больше этого полудурка здесь и духу не было, не желает он его матери похоронку писать!