А часа в два ночи стороны выходят на ринг. На взлетку то бишь. Не стоящие уже на ногах «контрачи» по одному выползают из палаток и зигзагами стягиваются к штабу стрелять в начальство, припоминая все обиды. Офицеры, тоже парни удалые, в свою очередь идут бить морды «контрачам», подвешивать их на столбах за руки или кидать в зинданы.
Развлекаемся.
Ненависть друг к другу взаимная. Ненавидеть есть за что. «Контрачам» офицеров — за то, что тушенку воруют, не стесняясь; продают соляру цистернами; за непрофессионализм и неумение сохранить солдатские жизни; за карьеризм на крови; за то, что грабят направо и налево, разъезжая на трофейных «Паджеро», и забивают палатки кожаной мебелью и коврами; за то, что пьяных «контрачей» избивают сапогами, а сами позволяют себе при этом напиваться в грязь; за самосуд и издевательства; за увольнения без денег; за то, что гумани- тарка ни разу так до взводов и не дошла; за трусость в бою. Офицеры «контрабасов» ненавидят за то же самое, за что те ненавидят их, — за то, что напиваются и продают соляру; за то, что стреляют офицерам в спину; за то, что попадаются на базаре с патронами; за то, что мародеры все как один и все как один алкоголики и шваль подзаборная; за то, что воевать не умеют и не хотят, а умеют только по развалинам шариться и сидора барахлом набивать; за то, что автоматы бросают посреди боя; за то, что все как один хотят уволиться из этой чертовой армии, от которой им, кроме денег, ничего не нужно; за то, что на офицеров болт кладут. Ненавидят еще за свою нищету, вечную безнадегу и некормленых детей. Срочников — еще и за то, что дохнут, как мухи, и приходится писать матерям похоронки.
Один раз совсем было до смертоубийства дошло. Пьяный замполит вышел из палатки помочиться и наткнулся на пьяного водителя медицинской таблетки Кольку. Замполит сгреб его за грудки: «Пил, сука?» Колька в ответ только замычал и блеванул замполиту на сапоги. Замполит особого значения этому не придал, врезал медику по рогам и ушел допивать в штаб. А Колька взял да и обиделся. Схватил автомат, вернулся и, недолго думая, всадил в замполита весь магазин. В упор. Тридцать патронов.
Но не попал. Очень уж пьяный был.
Утром похмельного Кольку выволокли на построение, избили и кинули в заполненную до краев парашу, где он простоял по колено в дерьме два дня. Кормить его замполит приходил лично, кидал хлеб в жижу и хохотал. А комбат после этого случая приказал отобрать автоматы и запереть их в снарядных ящиках, переделанных под пирамиды. Не доверяет.
— И все–таки мир — это хорошо, — говорит взводный, моя ноги компотом. — Тепло, сухо и идти никуда не надо. Даже за водой. Вот, смотрите, компот совсем нелипкий… Потому что мир.
Мирный компот отличается от боевого, это точно. Теперь он универсальный. Его и пить можно, и мыться им, и белье стирать. Потому что сахару в нем нет ни грамма, как и сухо фруктов. И то и другое зампотылу выменял в станице на водку. Он и во время войны менял, но все–таки не так активно — совестливый.
Батальон бунтует и требует увольнения, в сотый раз прокинутый с дембелем. Уволить нас обещали уже раз десять и каждый раз кидали.
Больше всех бузят новички. Те, кто приехал в Чечню две недели назад. Все свои пятнадцать дней войны они просидели в комендатуре и даже выстрела не слышали. Но воевать им уже надоело. Кричат громко, рвут тельняшки и бьют себя в грудь, со слезами рассказывая первому встречному про погибшего земляка. Боевики.
Наши, которые с полком с самого начала, бунтуют нехотя, лениво, поутру — раз уж все равно на развод подняли. Пошумят, пошумят и расходятся по палаткам досыпать. Фаталистическое спокойствие бывалого солдата не прошибить ничем, уж чего–чего, а ждать за войну мы научились. Да и смысла нет буянить, все равно от нас ничего не зависит. Мы — никто, и нас не спрашивают.
Впрочем, я участвую в революции активно: домой хочу. Бзик у меня такой. Хочу домой, и все тут. Сплю и хочу домой. Не сплю и все равно домой хочу. Сечку кушаю, а сам о доме думаю. Пойду до кустиков — эх, а дома–то унитаз белый, удобный…
В поисках справедливости я дохожу до самого высокого начальства, командира полка, труса и алкоголика дядюшки Вертера — такую кличку ему дали за геморроидальную механическую походку, и стучу ему на комбата: не увольняет, мол. За это комбат паскудит меня на построениях, называет политической проституткой и клянется, что последним русским солдатом, который пересечет границу Чечни, будет инициативный полудурок из гранатометного взвода Бабченко.
Не увольняет.