— Во-вторых, — Клаус медлит, будто еще обдумывая свои слова. — Я обещаю стаям оборотней неприкосновенность. Мои люди и лично я впредь не нападут на семьи оборотней, не будут сжигать их дома. Единственное, что считаю своим правом, это держать надежную оборону, если волкоподобные, не признав мира, начнут нападать сами. Думаю, негласное перемирие оценят как оборотни, так и вампиры. Наши народы устали от этой многовековой войны, нужна передышка.
Клаус замолкает, а я не в силах вымолвить и слова в ответ. Во мне поднялась какая-то паника, буря эмоций, которая не находила выхода.
Граф приблизился ко мне ближе, всматриваясь в повлажневшие глаза.
— Чем же теперь ты недовольна? — его холодный взгляд до конца разрывает мое сердце, вновь зарождая только что забытую душевную боль. — Я лишил тебя цели всей жизни?
— Я всего лишь хотела помочь своему народу… — выговариваю я, отрываясь от двери и стараясь держаться ровно.
— И помогла! Ты практически остановила войну оборотней и вампиров, добилась права получить развод со своим заклятым врагом! — усмехается Клаус, распахивая дверь, будто собираясь уйти, но задержавшись, снова взглянул на меня. — Ты сделала все, что могла, Кэролайн! А теперь будь любезна, убирайся навсегда из моего дома и из моей жизни!
Глава 24
Да за что это все?
Дверь тихо скрипнула за моей спиной. Я не оборачиваясь, привычно сижу на подоконнике окна с видом на двор. Я итак знаю, что вошла Бонни. Чувствую ее беспомощный скорбящий взгляд, путешествующий по мне, оценивая сколько еще дней я смогу обходиться без ужина. С тех пор, как я вернулась в поместье Дункана, я даже толком не выходила из своей комнаты. Тоска и грусть стали моими вечными спутниками, вот так просто у окна, коротающие мои серые будни, которые длились, как казалось, беспредельно долго. Даже поздно ночью, когда я едва могла сомкнуть глаза, часто резко просыпалась и всматривалась в темное окно. И мне казалось, что привычная тоска рыщет меня своими руками, ощупывая стекло и оконную раму.
— Так нельзя, Кэролайн! — Бонни давно отошла от положенного «вы», тая страх в глазах за свою воспитанницу. — Ты дико похудела за этот месяц! Все твои платья бесформенным тряпьем свисают с тебя! Ты что не замечаешь, как губишь себя?
Ну что ты, дорогая, я знаю лучше тебя, что мне в скором будущем светит крышка гроба, но вопрос: а надо ли этого бояться? Улыбаюсь, не отрываясь от солнечного света за окном, как-то непозволительно легко задумавшись о смерти.
— Все хорошо, Бонни… — тихо отвечаю я, тая в себе остальные мысли по поводу волнений Бонни. — Я вскоре оправлюсь, и мы начнем жить как прежде… Как раньше…
Как раньше? Помню ли я, как оно было, как раньше? Когда был жив отец, когда в доме было полно людей и все мои мысли были только о том, какой наряд выбрать на сегодня? Как раньше… Будто все это было не со мной… Будто всю свою жизнь я просидела вот так на подоконнике, наблюдая за игрой солнечного света за окном.
— Девочка моя, я не знаю, как помочь тебе… — чуть не плача отзывается Бонни, на что я немедленно реагирую, обернувшись к ней и стерев призрачную улыбку со своего лица. — Если бы я только могла облегчить твои страдания…
— Я вовсе не страдаю, Бонни! — вспыльчиво произношу я, ощущая, как земля кружится перед моим взором от того, что я слишком резко обернулась. — Разве ты не видишь? Посмотри на этих людей за окном! Они счастливы! Они свободны! Они обрели желанный мир и спокойствие! Разве это не стоило нашей борьбы?
— Да, но ты несчастна! — глаза Бонни наполняются слезами, а голос срывается от невозможности сказать большее. — Ценой твоего счастья оборотни обрели свободу… А ты тлеешь здесь, в этой комнате! Угасая у меня на глазах…