— Что это? — Айсу, осмелев, достала из сумки легкий сверток. В нем что-то сухо хрустнуло, похоже на листья.
— Кое-какие травы. Непросто оказалось достать, — в голосе появилась самая капелька яда: — В моем цветнике было лучшее, еще б его не сожгли. Хорошо хоть книга нашлась, по которой стало возможно отыскать замену.
Уже привел девочек, о чем-то шепотом говорил с ними, держа каждую за руку. Они не казались испуганными, плохо понимали, что происходит — верно, дал им некое зелье.
— Что велите мне делать?
— Там, в сумке, найдешь амулет-коори, обмотай девочкам запястья шнурком, чтоб был на обеих и не свалился.
Исполнила; Энори задумчиво оглядел девушку, сказал сесть в угол и помалкивать. Озадаченная, немного разочарованная, она отошла. А Энори бросил сухие листья в очаг, те вспыхнули оранжево-синим. Терпкий дым поднялся неприятным бесформенным облачком, пополз по углом. Девочки, которых позвал, зажгли свечи от очага, по одной на каждую. А угли… погасли. Будто ледяной ветер дунул на них.
Девушка думала, Энори сам начнет что-то делать и говорить, но он только тихо — разобрать не могла — подсказывал девочкам, и они ломкими, звонкими голосками произносили слова. Этого языка — нет, наречия — Айсу не знала; угадывались знакомые контуры слов, смутно, как наощупь находишь вещи в знакомом доме.
Ей стало тяжко, потолок давил на темя и плечи, пригибал к земле. С усилием подняла голову — нет, не настолько он низкий. Но как тяжело… темно. А вокруг костра ткется из воздуха, вьется молочно-белое, видимое скорее кожей, чем зрением.
— Мне… плохо, — проговорила она, еле ворочая языком. Попыталась подняться. — Позвольте… я выйду… я не нужна.
— Оставайся на месте, — такого тона не слышала у него. Негромкий голос железным штырем прибил ее к полу.
«Сейчас упаду в обморок», — подумала девушка. «Лучше его ослушаться… он занят сейчас. Не станет меня останавливать».
Айсу, собравшись, сдвинулась на ладонь в сторону. Потом еще на столько же. Потом еще и еще. Но до двери неожиданно оказалось так далеко, бесконечное темное поле их разделило.
Энори достал из сумки резной костяной гребень, украшенный прозрачными камнями, повертел в пальцах, тихо сказал:
— Не знаю, какой был у тебя, не могу заказать похожий. Но, думаю, этот подойдет. Раз уж ты сама выбрала себе предмет… пусть таким и останется.
Воздух в комнате на миг чуть сгустился, струйка марева перетекла по зубьям.
Свечи почти погасли, ободок гребня казался черным, только в нескольких камнях отражались искры, и казались холоднее, чем теплое пламя на фитилях.
Девочки сидя приникли друг к другу, не двигались, с закрытыми глазами; Энори не было нужды проверять, но он коснулся пальцами шеи одной из них. Еле-еле, но билась жилка.
Тело Айсу лежало на полу невредимое, но девушки больше не существовало — и самый сильный заклинатель не вызвал бы ее душу.
**
Кайто искали три дня, на вечерней заре его жеребца обнаружили во дворе одной из гостиниц. Хозяин клялся перерождениями всех близким и собственным, что скакуна на дороге нашел один из поселян, он и привел лошадь. И того, как и хозяина, допросили, не слишком осторожничая; перепуганный мужчина указал место невдалеке от леска. Там в овраге отыскали тело.
«Моего сына убили», сперва сказал Тори, но смерть выглядела естественной — сломал ногу, не сумел выбраться и замерз. Человечьих следов рядом не оказалось, только лисьи да птичьи.
За эти дни Тори, казалось, стал вдвое меньше. Всю ночь сидел около погибшего сына. Жена и старшая дочь были с ним. Тихо-тихо стало в доме, даже маленькая Маалин не раскрывала рта. Средняя сестра неотлучно была при ней.
А Майэрин все смотрела на брата, боялась — ведь пройдет несколько лет, и забудет его облик. Не хотелось бы, жестоко это устроено, что память утекает, как вода.
Лицо Кайто изменилось — не чертами, а выражением. При жизни Майэрин не помнила такого — удивленно-растерянного, чуть ли не обиженного. Даже смерть не стерла этого выражения — казалось, и с той стороны он пытается получить ответ. Странно было видеть брата таким.
Тори тоже смотрел, но думал другое.
— Вот наша ветвь и обломилась. А я ему все позволял…
— У тебя остались любящие дочери, — пыталась утешить его жена.
— Дочери…
Майерин на миг испугалась, что сейчас отец спросит «Кто это?»
Глава 8
Подступающая весна пронизывала воздух, как солнечные лучи — горный хрусталь. Кэраи, хоть немного времени прошло после дальнего пути, успел соскучиться по верховой езде. Пусть не принято людям его ранга являться в Палаты управления в седле, какая разница. Велел оседлать Славу. В его отсутствии за ней смотрели великолепно, шерсть лоснилась, грива лунным светом текла по длинной темной шее.
— Красавица ты моя, — сказал, гладя шелковую морду, с удовольствием слушал ласковое пофыркивание. Рубин в соседнем деннике тихо заржал, ревнуя. И ему досталась порция ласки, пока выводили Славу.
Теперь Кэраи с удовольствием вдыхал легкий ветерок, к которому лишь изредка примешивались запахи дыма и каких-то пряностей — с седла воздух казался чище и легче, да и дорога эта была далека от ремесленных или бедных кварталов. С карниза дома у края дороги свисала большая сосулька, золотая на солнце. Горлица вспорхнула прямо из-под копыт лошади, напугав ее, Кэраи на миг отвлекся; показалось, что он снова в лесу.
Но нет, вокруг расстилался родной, живой и шумный, вдруг показавшийся чужим и постылым город.
Его почтительно окликнули из простых, но довольно дорогих носилок.
— Что вам угодно? — отозвался излишне резко — тут никаких встреч не ждал, и потом заметил знак дома. Пожалел, что вовсе остановился.
Синяя в серебре шторка была отдернута, снизу вверх на него смотрело еще довольно молодое и довольно приятное лицо, отмеченное печатью мечтательности и некоторой неотмирности.
Сумел узнать человека в миг, когда тот всего наполовину представился.
И, разумеется, он заговорил о сестре.
— Я не дождался ее, она не пришла, но двое встречавшихся с ней утверждают — это была Истэ.
— Так она обращалась к кому-то еще? — напряженно ждал ответа, немного успокоился, услышав — нет, ничего важного, хотя и эти люди могут разносить сплетни. Но если бы не случайная встреча, так бы и не узнал, что Истэ уже успела кое-с кем повидаться, и собиралась еще. Знал лишь о письмах. Но вытрясать из нее признания силой он бы не смог.
Заметил, что Оюми смотрит на него выжидающе, наверное, удивленный молчанием, быстро сказал:
— Кормилица немолода и очень хотела видеть свою девочку живой, и ваш бывший конюх тоже немолод. Почему она начала не с вас, не с родителей? Может, хотела убедиться в том, что ее не разоблачат?
Старался случайно не встретиться взглядом с Оюми и надеялся, что тот не обратит на это внимания; жаль он не из низкородных, смотрел бы вниз.
— Думаю, он ничего не заметил.
— О чем ты еще, умник?
— Боитесь, не поймет ли он, что слышал вранье. Не поймет, он мечтатель, а вы, уж простите, это дело умеете.
Говорили тихо, в шаге не расслышать.
— Отстань, — Кэраи остановил Славу, развернул поперек немноголюдной дороги. — Поезжай домой, ты мне не нужен. Понадобишься, вызову.
— Но…
— Ради всего святого, прекрати со мной препираться. То, что я тебе позволяю Сущий знает что, не значит…
— Все, все, повинуюсь, — Ариму чуть поклонился, поднял руки вперед ладонями. Выпрямился и добавил:
— Ваш брат отпустил бы их. Всех.
— К несчастью, я — не он.
— Найдутся те, кто будут говорить не о законе, а о мести.
— Какая мне разница, — потрепал лошадь по шее, упорно смотря поверх крыш.
— Но… — Ариму поколебался. — Меж вами сейчас пролегла трещина, и опасно ее расширять.
— Опасно… А если я отпущу их, любой мусорщик скажет — он показал свое презрение к брату. Я позволил бы Истэ сразу встретиться с Тагари, но мне не нравится ее одержимость. Она не просто так приехала, и будь намерения чистыми, рассказала бы о них. Эта женщина держится хорошо, но врет мне в глаза. Кто рассказал ей о сыне? Где ее дочери? Кто и зачем помог спрятать, если поездка не готовилась загодя?