— Слышишь? — сказал один из рухэй. — Они просыпаются.
— И мы не сможем заснуть всю ночь… Но что делать, если нас послали сюда.
— Ты не боишься? — спросил первый у Энори.
— Там никого нет. Ветер в ущелье.
Мужчина прислушался, сказал чуть свысока:
— Я не раз слышал плач погибших в горах. Нам еще повезло, что сейчас он не так близко отсюда…
— Там никого нет.
— Так или иначе, я замерз и выпью горячего, — пробормотал второй, зачерпывая берестяной миской бульон из подстреленного зайца. Товарищ присоединился к нему, то и дело прислушиваясь. Но оба были опытными воинами и убивали людей — то ли звон, то ли плач пугал и настораживал их, не мешая всерьез.
— Пожалуй, я все же посплю, — сказал вскоре один, сооружая себе ложе в снегу. — Ты покарауль, разбудишь потом. Товарищ его согласился, и какое-то время противостоял лесу и ночи, но вскоре сон сморил и его.
Энори остался один, и какое-то время с грустью смотрел на опадающие в пепел огненные языки. Потом достал и куртки женский гребень: вспыхнула россыпь камешков.
— Выходи… Тебя не было слишком долго.
Женщина склонилась к огню, нехотя подсовывая в него веточки. В аккуратной высокой прическе камни поблескивали искрами. Круглолицая, ухоженная, не понять, хороша или нет: сквозь мягкость черт просвечивало хищное, острое. Ей подходило платье — черные пионы на розовом.
Не сразу вновь обратился к ней. А она сидела, то кутаясь в шелковый свой наряд, словно тот мог согреть среди снега, то едва ли не сбрасывала его с плеч — никак не могла понять, чувствует жару или холод, или совсем ничего. Тонкие пальцы с острыми ноготками впивались в кожу, оставляя быстро исчезающие царапины.
— Мне неприятно возиться с огнем.
— Придется. Теперь ты принадлежишь мне.
— Это мое несчастье.
— Поздно об этом думать — надо было проявить больше ловкости, не отпускать девочку там, в холмах.
Женщина поджала губы; напоминание о неудаче, даже произнесенное мягким тоном, ранило — и то, что она не была живым человеком, помехой не стало. Она сказала другое, глянув через плечо:
— Эти люди спят.
— Да.
— Убить их?
— Зачем?
— Я голодна.
— Не настолько, и скоро получишь много. А с ними мы вместе вернемся в лагерь, они ничего не запомнят, кроме того, что я хорошо знаю дорогу.
— Ты сделал так, что оба уснули.
— Это легко. И лучше для них — пусть отдохнут, — Энори прибавил задумчиво: — Они пытались слышать голоса мертвых с той стороны, где тихо, но сейчас умершая сидит среди них, и они никогда о том не узнают.
— Ты слишком многим позволяешь жить. Даже мне, — тускло рассмеялась женщина.
Голос ее был пылью — слежавшейся, плотной, издали похожей на мягкую ткань.
— Как тебя звать? — спросил.
Она не ответила. Энори повторил вопрос, будто спрашивал в первый раз.
— Мое имя давно мертво, — сказала она неохотно. — И тем более не тебе его знать.
— Я же должен как-то обращаться к тебе.
— Здесь нет других, и никогда не будет, пока мы наедине. Не пытайся изображать учтивость.
— Как знаешь… Твое имя, наверное, часто называл муж, даже будучи мертвым?
Ее лицо закаменело.
— Я буду звать тебя Яаррин. Красный цветок…
Она все-таки оставалась женщиной, и любопытство не вытравила даже смерть:
— Почему?
— Красота и кровь… все это ты.
— Не ври, что считаешь меня красивой, — усмехнулась женщина.
— Я видел многих гораздо лучше, — легко согласился он. — Живых. А еще… среди моих цветов были и хищные. Часть их — невзрачные, не привлекут внимания, но если вглядеться, насколько они совершенно устроены для убийства, понимаешь, как хороши.
— Ты знаешь, что сказать женщинам. Но зачем они тебе? — тори-ай подкинула пару веток в гаснущий костер, но пламя их не взяло. — Ты не мог стать настолько человеком, чтобы находить удовольствие в чьих-то ласках. А управлять другими можешь и без посредниц.
— Видела представления с марионетками? Как думаешь, зачем людям их помощь? Ведь можно сыграть самим… Но не только поэтому.
— А почему?
— Слишком многое пришлось бы рассказывать. Не тебе, да и любопытство твое уже остывает, как эти угли.
Больше они не произнесли ни слова, и, когда костер погас, среди черных пятен и силуэтов ночи стало больше на два. К рассвету силуэт остался один — женщина вернулась в гребень. Энори с грустью посмотрел на кострище — где-то под слоем пепла еще теплилась красная искра — и устроился в снегу, будто спал.
Глава 13
Майэрин оставила служанку у входа — та побаивалась умерших. А сама, завернувшись в темно-серую шерстяную накидку, бродила по занесенным снегом тропинкам. Зимой траурные одежды носили только дома: попробуй выйди на мороз в платье из простого холста…
А вот прическу ее скалывали шпильки из дерева, не покрытые даже лаком, не говоря о резьбе или драгоценных камнях.
Единственное место, куда ее отпускали одну. Сейчас здесь было лучше, чем дома — там постоянный страх, шепоты по углам, но ей и сестрам не говорят ничего. Правда, она и сама понимает. А дядя обрывает все разговоры о будущем семьи…
Никто не удивится, что Майэрин предпочитает бродить среди незримых теней.
Сторожа следили за порядком здесь, на кладбище, предназначенном для богатых, счищали снег с вымощенных камнем дорожек.
Ровные столбики из серого камня, пошире и поуже, посветлее и потемнее, с надписями на одной из сторон. Там были перечислены те, чей прах покоился под камнем. Памятники незамужним женщинам отличала выбитая ветка ивы. Слова молитв, знаки, означающие почет и уважение… многое можно было прочесть на каменной грани. Имя ее семьи нередко встречалось тут, в южной части кладбища, и все это были ее предки и их родня. Майерин знала историю большинстваэтих людей. Вот троюродный дед, замешанный в мятеже, но сумевший откупиться и остаток дней доживавший в изгнании. А вот бабушка; Майерин плохо ее помнила, только высокий рост и властный голос, которого боялся весь дом — кажется, даже отец не осмеливался идти поперек ее воли…
И совсем новый камень, на котором два имени.
А ее имени на этом надгробии не будет, она, если выйдет замуж, присоединится в иной жизни к мужу, если же умрет девицей, памятник ей поставят отдельно.
Если, конечно, тело не унесет река, или не случится иной беды.
Уже не в первый раз приходила сюда. Привыкла, даже как-то теплее было. Тут даже казалось — и Кайто ей радуется, хоть всю свою жизнь он мало интересовался сестрой. Да и другими сестрами тоже. А вот отец… он всех их любил. Может быть не всегда так, как ей самой бы хотелось, но любил безусловно.
Что же теперь…
Постояв, направилась дальше. Одинокая галка сидела на ветке, смотрела на девушку. Вдалеке сторож прошел, поклонился, заметив, что она его видит. Майэрин махнула рукавом: не приближайся, не нужна твоя помощь.
Хотя… а может, спросить? Но стыдно было, неловко. Еще подумает что…
— Госпожа Майэрин? — голос прозвучал тихо и мягко как снег, по которому ступала. Вздрогнула, но голос узнала, хотя и слышала-то его всего несколько раз и недолго. Незачем врать себе, хорошо запомнила, не спутала бы с чьим-то еще.
Они почти не были знакомы, изредка видели друг друга на праздниках, куда допускали и девушек незамужних. Видели, но лишь обменивались приветствиями. И порой наблюдала, как он приезжал к ее брату. Отец не особо жаловал такие визиты; несмотря на вроде как дружбу, Дом Нара был ему поперек горла.
Ох…
Рииши изменился — похудел еще больше, и стал похож на ту самую галку, которая все не улетала. К тому же и в черном сверху, а манжеты и ворот нижнего одеяния — огненно алые. Огонь и уголь, как раз для главы оружейников.
Раньше девушка, верно, смутилась бы, а сейчас, среди ровных столбиков и тишины, обрадовалась. Мимолетна была эта радость, сразу пришло сочувствие — понятно ведь, почему он здесь. Затем страх — и до нее дошли слухи, хоть и не верила им; о Небо, что он сейчас, наверное, думает… Заторопилась, ответив на приветствие: