— За тобой долг. Вот и отправляйся теперь.
Не поручение — детская забава. Но рад доверию, и неловко немного. Опустился на колено, склонил голову.
— Смотри, не попадись с этими письмами, — голос молодого Нара чуть глуше стал: — Потому и посылаю тебя, ты уже побывал в переделках. И на допросе. Если что — не вез никакого известия. А ты к своей девушке едешь. Особенно осторожен будь на подходах к крепости и в ней самой, отдай только указанным людям.
Добавил, словно с сомнением:
— Скорее всего, поручение безопасно. Но в крепости — и здесь, и там — возможен предатель.
Нет бы страх испытать, а ощутил почти счастье. Значит, и впрямь одарили его доверием.
— Потом возвращаться?
— И без тебя кузнецы справятся, а там каждый человек на счету, лучших отправили на север, остались одни новички.
Кто-то на Небе услышал его просьбы!
Жаль было оставлять оружейников, думал уже — здесь его путь, его долг, но… из Сосновой до врага было ближе.
Юноше вернули коня, на котором вез Нээле в монастырь и ехал обратно. Когда вернулся в Срединную, хотел возвратить его Лайэнэ в счет долга, но молодая женщина отказалась наотрез. Тогда отдал его в крепостные конюшни — самому-то теперь зачем; а вот, снова свиделись.
Как родному обрадовался, обхватил руками рыжую морду, прижался щекой к щеке. Пусть ничего не понял конь, но все же товарищем был по страшному тому пути, хоть и застал лишь самый конец. И таким же товарищем — в дороге с севера обратно, уже вовсе не страшной, но ведущей, как думал, к смерти.
Конь стоял смирно, он, кажется, тоже был рад.
**
В монастыре Черного Дерева становилось все многолюднее с каждым днем. Беженцы шли, монахи кротко принимали всех, но скудность припасов становилась уже ощутима. Земли эти были безопасны, но люди не хотели уходить — не рухэй боялись, а голода в заснеженных предгорьях. Так рассуждали — наверняка в окрестных деревушках приветили уже всех, кого могли, и как долго еще придется брести на юг?
Старосты и заезжие чиновники в северных округах пытались считать пришлых, но число их постоянно менялось, а преградить им путь было нечем.
Монахи вздыхали, подзывали беженцев и вели за стены, собирать хворост, кедровые шишки. Без монахов ходили ставить силки на мелких птиц, пытались ловить рыбу в местном озере, но она дремала подо льдом, редко поднимаясь к поверхности.
Нээле, как и все женщины, помогала в хозяйственных нуждах. Больше не рисовала — не до того было. У нее вырос нежданный хвостик, мальчик-сирота по имени Муха, черный и верткий. Следить за ним приходилось, чтобы рыбачить не убегал. И без того один несчастливец уже провалился под лед, достали, но умер вскоре…
И брат Унно не возвращался. Может, где заплутал, а может, съела его та тварь из пояса, и святые знаки не помогли.
Страшно…
Молилась теперь с особым рвением — о Лиани, о брате Унно, о беженцах и о всей Хинаи. По-прежнему наведывалась к фигурам Опор, но они стояли, молчаливые, порою заснеженные, и, кажется, не очень-то слышали…
— Я убегу на войну, — говорил Муха. — Вот только потеплеет.
— Тогда война кончится, — отвечала Нээле, всё замирало в груди — кончится ли?
Черный мальчик угрюмо замолкал. Он считал, что это будет несправедливо. Хорошо, конечно, для севера, но он сам так и останется ничтожным беглым крестьянином. И, когда все закончится, его вернут в родную деревню или отправят куда похуже.
Нээле привиделось, что на стены, за которыми они находились, заброшены лестницы, и со всех сторон лезут коренастые проворные воины в темной, подбитой мехом одежде. Это не крепость, невелик труд пробраться в монастырь. Горы будто придвинулись, и дохнуло холодной влагой, словно большое озеро с севера тоже стало намного ближе.
Повинуясь порыву, девушка обняла Муху, который как раз заговорил было — возмущенно и яростно доказывая, что он уже воин.
В эту ночь ей снилось странное. Темный коридор, по которому она несла свечу, и сама была этой свечой. Потом ее, будто из тепла на мороз, выбросило на высокое поле, протяни руку — и неба коснешься. Бесчисленное множество глаз наблюдало за ней, и холодно было от этих взглядов, хоть и росла повсюду шелковистая трава. Спускаться, думала Нээле, а небо смеялось над ней — разве не сюда ты хотела? Дальше пойдешь?
Пойду, сказала она. Только куда…
А мы покажем, отвечали незримые глаза.
Нээле проснулась от собственных рыданий, и долго не могла успокоиться. Ничего вроде страшного не было в этом сне, но хотелось забыть, какое оно, небо — не ласковое, полное добра и блаженства, а требовательное, всезнающее, жестокое.
Лежала в постели, не решаясь пошевелиться — а одеяло слетело наполовину, и вскоре совсем замерзла.
Но, только услышав под окном голоса, встала, прислушалась.
Мэнго, железный вепрь, вновь победил — его войска заняли долину, окружили крепость Трех Дочерей.
Глава 14
Отряды Вэй-Ши прошли недалеко от крепости Тай-Эн-Таала, миновав все посты разведчиков. Несколько дней войско сопровождала стая волков — странным было такое поведение для зверей, но, видно, оголодавшие в холодную пору, волки надеялись хоть чем поживиться. Не удалось, напрасно выли, обращаясь к луне — ночное солнце услышать их не захотело.
И когда злым местом прошли, руслом мертвой реки, где из нанесенного снега торчали валуны, на зубы похожие, рухэй тоже не потеряли ни человека, ни лошади. А ведь готовы были, что кто-то останется здесь, как случалось всегда. Давно высохшая река забирала свое — неважно, зверь ли на человека бросался, падал на голову камень или сердце прихватывало.
Постепенно проводники из своих переставали иметь значение — места они знали лучше, но под снегом и льдом видел только один, чужой. Вскоре свои называли тропу, а он говорил, можно ли там идти, по сколько, какого края держаться. Часто ездил с ними и с разведчиками, и чуткостью разведчиков опережал.
Гордость не позволяла его опасаться — довольно было взглянуть, как становилось ясно — хоть ловок и быстр, не противник он воину; что же до темных сил — поговаривали, с ними спутался — разговоры подобные были только в его отсутствие. Не потому, что хотели скрыть, просто одним словом, улыбкой умел развеять сомнения и неприязнь.
Но не у всех.
Несколько воинов рухэй ходили к командиром, просили образумиться — не с тем связались. Но что могли значить несколько человек, когда шли там, где отродясь не было пути, и ни один человек пока не погиб по воле гор или от рук неприятеля? А цель была ближе и ближе.
Тогда решили действовать сами.
Энори редко садился в седло: в отличие от людей, лошадям завоевателей он понравиться не сумел. Но иногда приходилось, когда отправлялись в дальнюю разведку. Он каждый раз выбирал печальную гнедую кобылу, которая его слушалась более-менее, хоть и порой вставала намертво, и сейчас ехал на ней в сопровождении молчаливого темнолицего спутника. Дорога, если можно назвать так нагромождение валунов, пролегала краем глубокого обрыва; лошадь в очередной раз заупрямилась, тогда и лопнул седельный ремень.
Спутник Энори и сам почти вылетел из седла, подбежал к краю, зная, что увидит изломанное тело в снегу среди глыб.
…Юноша сидел на одной из них, там, внизу, опустив голову и прижав ладони ко лбу, и не так, как от боли: то ли прислушивался к чему, то ли думал. Сверху, к края обрыва на него сыпался потревоженный снег. Настолько дикой показалась картина, что воин не сразу набрался духу окликнуть. Когда тот поднял голову, разведчику стало нехорошо. Хоть не рядом стоял, поклялся бы, что вместо глаз — два черных провала.
Но Энори заговори, соскользнул с валуна, пытаясь отряхнуть куртку. Тут же бросил это занятие — смысла нет, снег везде. Сказал — негромко вроде, но четко долетел голос:
— Я сейчас поднимусь.
Он быстро нашел тропку, пригодную, по всему, даже не козам, а ящерицам. Помедлив какой-то миг, принял руку, которую спутник ему протягивал, помогая выбраться.