— Я знаю, он ведь недавно… связывался с тобой?
Паузы Тайрену не заметил, стосковавшись не то что по Энори, хоть по собеседнику, с которым можно о нем говорить. Даже страшно было, насколько сразу поверил, доверился полностью — ей, незнакомой, только назвавшейся присланной старшим другом…
— Он мне писал, велел ждать следующего письма… Я жду.
Так вот как все было. Значит, сам не сумел проникнуть за эти стены. Хоть что-то отрадное…
— Он… что-то такое сказал тебе?
— Нет, — мальчик помотал головой, прядь выпала из кое-как сооруженной прически, — Но обещал… о том, почему пришлось покинуть город. Сказал, я пойму, что делать. Я всегда его понимал, — добавил Тайрену с гордостью.
— Что ж, раз обещал, значит, напишет, — ответила молодая женщина, стараясь, чтобы голос звучал ровно и даже весело, — А мы пока будем жить, как жили… или нет, как-нибудь получше устроимся.
**
Когда Муха перестал слышать тихие голоса, и перестали качаться ветви, скрывшие чужаков, и птицы снова запели — тут выглянуло и солнце. Наконец-то, словно и впрямь не людей видел, а сумрачных духов. Боязливо мальчик вылез из-под коряги, прошел дальше по оставленным следам, и вскоре выбрался на открытое место.
Теперь он понимал, где находится: справа, на краю обрыва рос приметный кедр. Его видел раньше со склона, и дерево это описывали попутчики — мол, увидишь его, а оттуда и стены крепости видно. Вот это круг отпахал…
Но сейчас, выходит, рядом совсем.
Будто кто укусил, так резко охватила тревога: а монастырь-то, он цел? Ведь оттуда пришли…
И сразу второй укус, и едва не взвыл, осознав — а ведь они в крепость идут.
Решение не пришло, не созрело — оно просто в нем было. Чужие солдаты таятся, шагают осторожно, а он побежит напрямик, и всяко быстрее окажется у заставы. А там уже доберутся до крепости.
Сперва почти катился по склонам, но сообразил — если тут разобьется, толку от него никакого не будет. Беречь себя надо. И если, задохнувшись, без сил упадет, а сердце сгорит — тоже.
Сбавил немного скорость, порой позволял себе отдохнуть. Из-за каждого ствола стрелы опасался, но нет — чужаки двигались иной дорогой. И тропка снова нашлась, вела в нужную сторону.
Легкий дождик прошел, не закрывающий солнце — отдал остатки воды после грозы. Двойная радуга встала над верхушкой горы — оттеняла ее, темную, мохнатую.
Радуга — предвестник удачи, это с детства знает любой. Муху она окрылила; так и смотрел бы, не отворачиваясь, но пришлось повернуть, скальная стена заслонила пестрый небесный мостик.
А еле видная тропа петляла, петляла…
Вскоре выбежал на дорогу, по которой из монастыря шел, и с которой сбился. Не обмануться — вот те самые ели-двойняшки, вершины у них приметные, будто друг с другом шепчутся. Солнце уже опустилось за них, ели стояли черные. Еще немного, и смеркаться начнет. В темноте будет куда страшнее, и снова можно сбиться с пути.
Дорога вышла к обрыву, начинала спускаться, огибая гору.
— Куда ты идешь? — прошелестело сзади; Муха резко обернулся; какой-то человек стоял у склона, возле одной из елей; ветви скрывали лицо. Неблизко стоял, шагах в десяти, но веяло от него угрозой, и мальчик, решив не вступать в разговор, со всех ног припустил по дороге.
Холодные пальцы обхватили его запястье, мальчишка попытался вырваться — не тут-то было. Задыхаясь, он пытался сопротивляться — но боль в вывернутой руке не давала этого сделать, да и сил не осталось, все потратил в пути. Ощутил себя слабее котенка. Махнул ногой раз и два наудачу, надеясь попасть в того, кто держит — толку-то…
Гордость не позволяла кричать; а может, это разумней было бы, поднять шум? — промелькнуло в мыслях.
Неожиданно его отпустили; едва не упал на траву, рукой шевельнуть не мог. Поднялся, покачиваюсь, обрыв был совсем рядом.
— Я спросил тебя, куда ты идешь?
Только сейчас, повернувшись, он смог увидеть того, с кем говорит… хотя нет, не его — только глаза. Угольно-черные, страшные, как яма для могилы на пепелище.
— Можешь не отвечать. Я знаю.
Затем перестал видеть эти глаза, человек отвернулся — и Муха ощутил, что летит.
**
Сверчки спорили друг с другом по обе стороны дороги, половинка луны светила достаточно ярко, чтобы человек с острым зрением четко видел пучки травы на склоне. Холодно было после дождя, хоть днем солнце уже пригревало. Звездная сеть раскинулась на все небо, и от нее тоже веяло холодом.
Лиани вслушивался в голоса леса, но часть его сознания была занята другим. Исчезновение следопытов, тревога, охватившая всех в крепости, странные звуки, слышанные одним из крестьян — будто перекликался кто. Поспешил рассказать на заставе, где был Лиани с проверкой. Сам туда вызвался, чтобы отвлечься, и с разведчиками пошел сам. Не должен бы, но уже столько раз нарушал порядки; а в лесу он как дома. Не бесполезен. Эх, не застава тут, одно название. Давно уже для вида, чтобы задерживать путников, предупреждать о них в Сосновой, если что.
И вот он в дозоре, пережидает ночь, чтобы утром двинуться дальше — в темноте следов не увидишь. Где-то неподалеку, ближе к границе с Мелен, живет сестра. А еще ближе — монастырь, где он оставил Нээле. Тревожно за них.
Все чаще снился дом, братья и сестры, и младшие, и старшие, которые уже завели свои семьи — будто бы все под одним кровом, как когда-то. Сны не были ни тревожными, ни особо радостными — просто жизнь, и просыпаться каждый раз было странно, словно ему добавили несколько лет или, напротив, стерли их из прошлого.
— Тут кто-то прошел… точнее, бежал.
Начали спускаться по склону.
— Посмотри-ка туда! — шепнул ему один из дозорных. В траве на склоне, почти у подножия, лежало что-то темное.
— Осмотри все наверху, а мы спустимся, — распорядился Лиани.
Находка оказалась совсем уж печальной. Мальчик лет десяти, бедно одетый; еще дышал, когда подошли дозорные, осторожно перевернули. Не жилец, голова разбита о камень.
— Он не сам упал, его скинули, — сказал следопыт, осмотрев место наверху. — Бросили с силой; если б сам потерял равновесие, куст помешал бы скатиться.
— Безнадежно, не донесем…
Лиани вспомнил, как целую вечность назад столкнул с обрыва девушку, чтобы спасти… но там было гораздо ниже, пологий склон, и густые заросли трав внизу. Тот, кто сделал такое с мальчиком, не хотел, чтобы он выжил. Не было бы этого камня, все равно легко шею сломать на склоне. Впрочем, может и наверняка убить не хотел; только нашли мальчика чудом, в одиночку и раненому — та же смерть…
Вот он пошевелился.
…Не сразу понял, что за темные пятна над ним нависли, но не испугался. Страх, спутник в дороге, от удара выскочил, рассеялся пылью. Перед глазами прояснилось немного, и ночь была яркой — Муха различил головные повязки, знаки на них. Свои. Еще ему что-то говорили, но слов он не разбирал.
В рот тоже набилась словно бы пакля, и не очень уверен, что именно говорит он сам, но надеялся, что поймут.
— Они обходят Сосновую с запада, — это сказать получилось лучше всего.
Встали перед внутренним взором страшные черные глаза без белков. Не хотел бы я еще раз такое увидеть, подумал Муха, и это была его последняя мысль.
Глава 27
На заставу они возвращались, словно по болоту — любой миг может стать последним. На всякий случай сошли с тропы; следопыты знали округу, как свои пять пальцев. Сова в отдалении ухала, протяжно и глухо; не охотилась, тосковала о чем-то. В траве по-прежнему потрескивали сверчки, шмыгали мыши — все, как и час назад, словно и не появилось в горах свежей могилы, словно не таился где-то рядом чужой отряд.
Не говорили, обменивались знаками — широкими, мелкие в темноте не увидишь даже под яркими звездами, а уж когда под сень деревьев вошли, тем более.
Леса тут были непростые, куда суровей, чем на холмах. И там-то Лиани разъезжал больше по дорогам, а тут поди еще разыщи хотя бы тропу, если сбился. Когда была зима, казалось светлее, просторнее; а теперь зазеленели орешник, ольха и клены, меж большими стволами вставал молодой подлесок: в нем за три шага мог спрятаться кто угодно.