Я смотрел на его порозовевшее от волнения лицо, слушал его слова и думал: «Пока жив Зайцев, не быть гитлеровскому «новому порядку» на советской земле, а Зайцев бессмертен, ибо имя ему — народ».
На дневку я забрался в клуню, заполненную немолоченой пшеницей и овсом. На пост, охранять меня, был выставлен надежный человек — Кондрат Алексеич. Даже и он теперь относился ко мне с большим почетом, чем прежде. «Неужели кончились мои одиночные блуждания!» — подумал я, засыпая.
Хорошо отдохнув у Зайцевых за день, вечером я помчался в Кушнеревку. Впервые за время нашего знакомства Кулешов искренне обрадовался моему приходу. Видно, крепко припугнули его мои ребята. Он суетливо усадил меня за стол и сам сел со мной рядом, словно боялся, что я встану, выйду и исчезну опять.
— Жена! Ужинать нам собери, дай винца по стопочке, — распорядился он и обратился ко мне: — Так вот, хочу я вам сообщить…
В это время дверь распахнулась, и на пороге показался мой комиссар Давид Кеймах, а за ним — высокий белокурый юноша, боец Захаров. Мы бросились друг к другу и обнялись все трое разом.
— Теперь не пропадем, теперь не пропадем! — плача твердил Захаров.
И по моим щекам текли слезы… свои или чужие — кто знает.
Часов в девять вечера мы были в лесу, в лагере отряда.
В густой и сырой тьме вокруг нас собралась небольшая группа людей, одетых кто во что. Большинство лиц было мне незнакомо, но люди, видимо, знали, кто я, и обступили меня с приветствиями и вопросами. Я понял, что они верят в меня, ждут от меня помощи и руководства.
— Но где же остальные москвичи? — обратился я к стоявшему рядом со мной десантнику Саше Волкову — лучшему песеннику в отряде.
Кто-то бросился разыскивать десантников, кто-то сказал, что в лагере больше никого нет, и добавил, что остальные разошлись ночевать по деревням. Я спросил, выставлены ли часовые. Несколько голосов наперебой ответили: сейчас, мол, выставим. С дисциплиной, видимо, дело обстояло в отряде неважно.
Но это для меня, пережившего столько невзгод, не было страшным. Главное — кончилось одиночество, у меня теперь было на кого опереться.
Велика была наша радость, когда через двадцать девять дней, после блужданий и поисков друг друга, состоялась встреча части уцелевших москвичей-десантников.
Медсестра Оля Голощекина ушла искать меня под Борисов и не вернулась. Не хватало и многих других.
Узнав, что среди десантников, собравшихся вокруг комиссара, оказался и Павел Семенович Дубов, я особенно обрадовался. Он за это время постарел и осунулся. Но глаза его по-прежнему сверкали молодым блеском.
— Вот видите, — сказал он мне, оставшись со мной наедине, — что получается, когда военным делом руководит невоенный. И дисциплина за месяц послабела, и ошибок немало наделали…
— А что же вы не помогали командиру?
Дубов вскинул свои умные глаза и в раздумье проговорил:
— Чтобы помочь командиру, надо знать, какой у него план и какое приказание последует за первым… В бою приказание командира часто видно лишь с одной стороны. Другое дело, если боевая операция разрабатывается заранее. Тут все можно продумать и учесть. Да и в этом случае все же должен быть человек, который лучше других взвесит все за и против и скажет: «вот так». А когда командира начинает каждый поправлять, то вместо одной ошибки может быть внесено десяток. Ошибаться-то присуще всем, только каждый из нас может ошибаться по-разному… Вот и нельзя допускать, чтобы в приказ командира вмешивались бойцы.
Мы долго говорили.
Дубов ни слова не сказал о себе. Но другие рассказали, что он совсем неплохо организовал засаду на гитлеровцев. Дорога между озером и болотом была вымощена бревнами. Гитлеровцы в этом месте ездили на автомашинах с пониженной скоростью. Мина, поставленная на гряде бревен, взорвалась под автобусом, переполненным вражескими солдатами.
Следовавшие за автобусом две машины с живой силой остановились. Ни объехать, ни развернуться. Двух бойцов с пулеметом Дубов расположил за озерком, на расстоянии ста — ста двадцати метров от дороги, и бойцы по его приказанию сразу же после взрыва открыли фланговый огонь по фашистам. Сам же он замаскировался с пулеметчиком у дороги.
И когда уцелевшие гитлеровцы, спасаясь от губительного флангового огня, бросились назад, Дубов из своего укрытия, с дистанции сорока — пятидесяти метров, открыл по ним огонь. Враг, оставив десятки трупов и раненых, вынужден был отойти, укрываясь от пулеметного огня. Только вторая, следовавшая позади, немецкая автоколонна заставила смельчаков отступить и удалиться.