Мы распрощались с лесником, многое не высказав. Ведь я с ним никогда прежде не встречался, но теперь хорошо понимал его, как и он меня. У нас с ним было одно горе и выход один — непримиримая борьба за свободу своего государства.
Мне стало ясно, что большая часть моих людей приземлилась по другую сторону железной дороги и что они, так же как и я, побоялись ее переходить. Но должен был кто-то еще опуститься с этой стороны линии. И деться ему некуда; наверное, он скрывается в этом лесу. Ничего не оставалось, как продолжать поиски.
3. Один
Поблагодарив лесника, я углубился в чащу, показывая ложное направление, и снова кружил по лесу и сигналил, сигналил. Некоторое время спустя, выйдя на опушку леса, я заметил парня лет двадцати пяти, осторожно пробиравшегося вдоль опушки. Он был без топора, часто останавливался и прислушивался, очевидно, к моим сигналам. Я подкрался к нему незаметно и внезапно окликнул его. Парень вздрогнул и обернулся в мою сторону. Я строго спросил его, кто он, откуда и почему не в армии. Сбиваясь и путаясь, парень стал объяснять, что был в лагере военнопленных и что мать и жена выплакали у коменданта разрешение взять его домой, как больного. Я спросил про полицию. Парень сначала замялся, а потом начал что-то уж слишком яро бранить ее.
Кто он? И почему так волнуется? Враг, уже перешедший на сторону оккупантов?.. Или наш, и его мучает совесть человека, не выполнившего до конца свой долг перед родиной и перешедшего к мирной жизни, в то время как его сверстники продолжали сражаться, не щадя жизни, на фронте? Я всматривался в лицо, старался поймать взгляд этого человека, чтобы составить о нем какое-то мнение, но мне это не удавалось. Пригрозив неизвестному суровой расправой, если он сообщит кому-нибудь, что видел меня, я вернулся в лесную чащу, чтобы продолжать свои поиски.
Часа за два до заката солнца, вконец измученный и раздосадованный неудачей, я опять вышел на опушку леса. На краю луга, близ кустарников, мелькнула до странности знакомая фигура., Человек быстро шел вдоль опушки, прячась за кустарником и заметна ускоряя шаг после каждого моего сигнала. Конечно, это был кто-то из моих ребят, только на расстоянии и от волнения я не мог сразу распознать, кто именно.
Забыв об усталости и неудачах этого бесконечного дня, я бросился навстречу человеку. Когда расстояние между нами сократилось до ста метров, я, задыхаясь от бега, вынул манок и свистнул. Человек пригнулся и, точно ему угрожала смерть, выбравшись на чистое место, побежал прочь от меня прямо в деревню. Мне стало все ясно: это был тот парень, с которым я разговаривал в лесу, а деревня — та самая, где была полиция.
Непреодолимая усталость овладела мной. Все стало запутанным, нелепым и почти безразличным. Мне было стыдно за себя. Я разговаривал с предателем к выпустил его из рук. А он помчался за подмогой, чтобы ловить меня. Но я в лесу, и взять меня не так просто. Вот только бы успокоиться и не повторить ошибки. Я понимал, что для восстановления сил мне нужно было уснуть хотя бы на два-три часа, но об этом нельзя было и думать. Вот она, новая обстановка. Несколько недель назад, быть может, этот негодяй бил себя кулаком в грудь и клялся в верности отчизне, своим друзьям, родным и близким; кто видел в нем изменника, наймита чужеземцев? Какое чувство омерзения вызывают эти жалкие пигмеи!
Медленно приближался желанный закат. Солнце тускнело. Опушка леса, освещенная лучом заката, не светилась радугой цветов, как обычно, напротив — была хмурой. Может, и ей взгрустнулось оттого, что к ней больше не ходит порезвиться детвора?
Сделав еще один круг по лесу, перед наступлением сумерек я выбрался на луговинку и, пройдя километра два, очутился около болотца, где был спрятан мой парашют. Необходимо было покинуть эти места, но я все еще думал о моих ребятах, которые могли появиться здесь, и, отойдя в сторону, дал сигнал свистком, употребляемым для приманки рябчиков. Мне откликнулся стандартный полицейский свисток — один, потом другой, третий. Свистки эти приближались ко мне со стороны деревни. Собрав последние силы, я начал перебегать, маскируясь редким кустарником. Я не знал, сколько человек меня преследует, но и полицейские не могли знать, один я или нас уже несколько, поэтому они особой прыти не проявляли.