Скоро снова 3 февраля! Помнишь ли ты еще, Степан, старый большевистский увалень, чертовски безумную идею тогда пойти на «мощную разведку», там у Сычевки? Плохо пришлось бы нам всем — всему взводу, не задумай мы эту милую небольшую штуку. И потом — гоп! — и все пошло как по маслу! То, что не могли сделать тридцать человек на заснеженных, лишенных прикрытия полях, мы провернули очень просто, под сталинским кроваво-красным флагом, втроем на деревянных санях и в форме прославленной Красной Армии. Слушай, у меня сердце чуть не выпрыгнуло из глотки, когда мы промчались через первую позицию в Карахо мимо тридцати солдат, которые как раз вроде получали приказы. Но ты так страшно крикнул что-то этим парням, что они, наверное, подумали, что к ним лично прибыл самый верховный из всех военных комиссаров. И мы засмеялись над тем, что старший товарищ продолжал отдавать честь, когда мы давно проехали мимо. Ну, да ладно, рука Вандера Вили уже была готова схватить пулемет под сеном, и все мы втроем были рады, когда, наконец, снова приехали к своим, которые уже отправили нас на тот свет. Но стоило ли тебе, мой неугомонный товарищ, в придачу ко всему в одной из этих дыр заказывать жареную картошку, да еще и у старосты, когда каждую секунду мог кто-нибудь появиться? Ну, с теми тремя «товарищами», на которых мы там напоролись и которые хотели раздобыть картошку для своей роты в соседней деревне, мы еще справились. Только эти парни не хотели идти с нами; в конце концов, не стоит на них за это обижаться. Но потом они всетаки сидели смирно на наших санях и даже не спрыгнули, когда мы встретили других на узкой дороге. Ты хотя бы тогда сказал «до свидания» на прощание? Я уже не припомню — у меня тогда что-то болел живот, — ведь, в конце концов, было чертовски безбашенным прихватить с собой еще этих трех парней. Ну, теперь один из них стал очень хорошим стрелком, в то время как другие отправились в лагерь для военнопленных.
Хотя все еще было совсем немного тех, кто добровольно переходил к нам, но, в конце концов, это было и к лучшему. Двумя годами позже, когда летом 1943 года развернулись большие кампании по вербовке, в этом деле стало уже слишком много пропаганды, и полевая кухня играла в ней главную роль. В одном вы не должны завидовать нам: вы выучивали немецкий в три раза быстрее, чем мы русский. После трех лет в России я все еще не знал ничего, кроме «масло», «яйца», «руки вверх» и «спички»… Не слишком много и не впечатляющее свидетельство моих интеллектуальных способностей. А вы, чертовы братья, у которых, несмотря на слои грязи, почти не было блох, вы учили немецкий, чинили моторы фольгой и веревками и грызли ногти, когда вас мучил голод.
Как мы смеялись, когда произошел тот случай с нарукавной повязкой. «Поцелуй меня в з…» было написано на ней по-немецки, потому что Григория, который был слегка неуклюжим и слишком добродушным, все время посылали колоть дрова и принести воды. А вы, в конце концов, пришли к нам не в качестве домашних слуг. И почему парень в таком виде должен был показаться на глаза именно старшине? Он был, очевидно, командиром, но политического такта у него не хватало. «Почему Вы не приветствуете меня!» — набросился он на бедного Григория на деревенской улице. «Никс понимай — украинский!»
Н-да, до нашего бедного старшины не дошло, что происходит, он ведь не знал, что мы между делом завербовали пару товарищей из Красной Армии: ведь откуда-то нам нужно было брать подкрепление. И то, что они еще расхаживают в немецкой форме, чтобы не служить советским снайперам особой мишенью, этого он тоже не сообразил.
«И тут этот парень показывает просто свою нарукавную повязку, потому что не понимает меня. «Поцелуй меня в задницу». Тут действительно растеряешься, что на это сказать… Кроме того, как вы можете позволить, чтобы эти парни бегали вокруг с нашими государственными знаками!»
«Можем, штурмбаннфюрер. Если они сражаются наравне с нами, то наше товарищество не должно ограничиваться общим правом быть застреленным в бою, но должно распространяться и на каждую пуговицу, в том числе и на государственный знак».
Ну, в общем, впоследствии мы все стали хорошо понимать друг друга. Но горе было, когда приходил новенький, который нахватался политики из газет. Как только мы не бранились на эту теорию недочеловеков, которую сварганил кто-то шибко умный, сидя у себя дома на печке. Но принцип двух классов людей все еще жив, и все же мы можем себя успокоить: никогда еще такие теории не приводили к успеху, стоит только полистать исторические книги, неважно — пару страниц или несколько томов назад…