тно, где птичий щебет поминутно звучит везде, на синем небе. Там мир, где не мешают цепи. Но чую я, что ты не сильно спешишь уйти, смешавшись с пылью, ты сдался, друг, ты тушишь пламя, ты рвешь руками наше знамя, что сам поднял в грязи руками, ты сшил его со мной грехами". "Молчи, ты лжешь, я не был тварью, дышал тогда твоей я гарью, ты вел меня, как те другие, когда к моим словам глухие, они тащили белый свет у тех, кого я думал нет". "Раскрою то тебе, что знаю, хоть память много лет теряю, все то, что помнишь, год за годом, все правда, что большим сугробом лежит горой - Хребтом безумья, там был и еле сбег от пуль я. Ты жил спокойно, бед не зная, но разум твой, тихонько тая, сподвиг тебя сражаться ручкой, ты стал для многих черной тучкой, что дождь лила на лысый череп, и вот уже ты в диспансере. Ты здесь пропал, совсем сломался, хоть все в себе держать пытался. Тебя Они в чертог загнали, хотя ты думал, что устали все мысли, что тебя терзали в холодном белом одеяле. И ты ушел, ушел куда-то, не зная, что придет расплата, не зная, что сюда вернешься, не зная, что потом загнешься, и кафель, больно, как камнями в хребет войдет, скребя ногами". VIII. Мешок "Не знаю что, но все затихло, я слышу, как запахла пихта, я вижу парк, свою дорогу, держу я в сумке только воду. Хотя, постойте, как-то странно, я вижу то, что так желанно. Я помню все, откуда только? Откуда здесь играет полька? Откуда люди, солнце, ветер? Когда я снова это встретил? Я помню все, хоть лет десяток прошло, стоптав до голых пяток ботинки, что всегда носили все люди, что ночами пили, теснились долго в жарких пабах и молча били самых слабых. Но не был я их лучшим другом, не встал в цепочку рядом с кругом, в котором шли живые тени, в котором все уж песни спели, в котором я стоять боялся, когда так яро защищался. Теперь я помню все секунды, что бьют меня, как ветер тундры. Но вот возникли две проблемы: Куда исчезли мои стены? Какие силы все вернули, смахнувши небо, словно пули в разгар Войны - фонтаны крови, что сплошь облили землю в поле. И раз уж снова это вижу, подставлю солнцу свою спину, пойду туда, куда потянет, пойду туда, до куда память, еще не стерла мел с асфальта, оставив мне кусочек скальпа, кусочек прошлого, что снова, держа со мной мешок улова, все тащит тело за собой и бьет с размаху на убой, коль дырку разорвать пытаюсь, я вспомнил все, за это каюсь. " IX. Удушение "Тот самый бар, что ясно помню, где пил текилу с горькой солью, но вот дела, здесь снова люди, закуски кучей в грязном блюде, здесь шум и гам, здесь крики женщин, неужто сон явился вешним? И что же я обязан сделать? Вернуть себе расчет и смелость? Ведь в те года, подобно марле, я был размят - являлся мямлей, тогда меня в ведро макали, чтоб все тревоги мигом спали. Виной всему - простое чувство, как брат родной чете Безумства. Любовь моя разбила стены, она врезалась в мои вены холодной ржавою пилою, держа ее гнилой рукою. Сюда пришел залить страданья и шел так гордо, словно лань я, хоть ноги были словно бревна, а в горле плавилась жаровня. Ногой открыл двойные двери, шагнул туда, где скачут звери. И тут столкнулся с милой дамой, с улыбкой доброй, чуть лукавой, она смотрела грустным взглядом, как будто видя, каким ядом пропитан я с макушки к пяткам. "Беги-ка лучше без оглядки! Не видишь, я пришел забыться и с памятью своей проститься, пускай эффект тот испарится, но хоть денек побуду птицей, с земли уйду, забуду лица". Она же, тихо улыбнулась и грациозно развернулась, пошла вперед, маня шагами, неся свой запах с волосами, а я поддался женским чарам, за ней пошел, в пучине пара. И так прошли два дня угара, она со мной совсем устала, мы пили с ней с утра до ночи, матрац порвали вместе в клочья. Но память вновь вернулась взрывом, вернулась мне ужасным срывом. И я убил, душил руками, держа за шею, мягче шали, она кричала, билась в муках, а я молчал в прекрасных звуках, в звучаньи власти над телами, пока мне в дверь не постучали. И я очнулся. Из жара вышел с громом пульса, я был в грехах, забывши время, не то взошло в сознаньи семя. Пришлось оставить все, что было, осесть в горах, где жизнь застыла. Мой страх звериный бился пульсом, а я спасался лишь искусством, но толку ноль в бумаге с ручкой, и я терялся вновь с отлучкой, не помня местность, боль, одежду, я был уже не тот, что прежде". X. Крыша из камня Пришлось бежать довольно долго, устать, поспать и снова в Волгу, держась за руль, зевать часами, все чуя холод под ногами. В окне уж скоро будут горы, куда бегут убийцы, воры. И я ушел, наверх в сторожку, а снег завеял мне дорожку, я шел в сугробах, мерзли руки, терпеть не мог с теплом разлуки. Но сам нашел, о чем лишь слышал, я к старым храмам в камне вышел. Тот холод жуткий вечно помню, тогда решил смириться с ролью того, кого за миг забыли, зарывши с телом, с горсткой пыли, с милашкой, что всегда любила по полной жить с бутылкой пива. Я голос нежный часто слышу, и лик ее вдруг встал на крышу, и сердце сильно мне зажало, в него вонзилось крика жало, то я кричал и рвал одежды души своей - больной невежды. Мне тьма затмила взгляд и чувства, проснулся я под шум от люстры, что с ветром видно развлекалась, простить, конечно, эту шалость я в миг решил, ведь видно чудо вернуло в горы с танцем утра муссоны лета, жизнь деревьям, исчез в кострище треск поленьев, и храмы внутрь меня пустили, пропали тонны мягкой пыли, я будто бы проспал столетья, накрытый с тонкой вязью сетью. Но кто меня укрыл от вьюги? Ведь здесь давно исчезли люди, здесь холод жил - его обитель, и Храм же был - его родитель, здесь были те, кто в мире лишний, растили век в морозе вишни, но травы быстро слишком сгнили, все те, кто жил, все время пили и с гор спустились, сад забыли, оставив все, бурбон в бутыли. А Храм в тоске осыпал стены, порвал в ничто все гобелены. "Он вновь вернулся, занял мысли, мы с ним давно уж здесь зависли. Я слышал птиц, я слышал крики, я видел в дыме мертвых лики. Я рад, что сон, мой ужас ночи, закончил пытки в строчке точкой". Здесь сотни комнат с тонной света, здесь запах трав и запах лета, кругом цветы, тарелки, чашки, бидон с водой, кормушка с пташкой, но вот за светом и дверями, остатки тел, что съело пламя. Остаться тут, под крышей дома, в котором шла сознанья кома, который стал ЕГО гнездовкой, в котором жил, покрыв циновкой унылый камень пола Храма? Терпеть все это я не стану. XI. Горячий чай "Боюсь его, боюсь за разум, боюсь, что сгину и не встану, боюсь уснуть и не проснуться, точнее монстром обернуться. Уйду туда, где выход стерт, пускай закружит в танце черт. И снова я не знал покоя, как жаль, не выйти мне из боя, опять бегу, опять машины, и скоро духом я остыну. Земля, вода, корабль, шлюпки. А как забыть мои поступки? Тепло ловил в кафе у трассы и тонны съел творожной массы. Дарил улыбки милым дамам, гостил у них - лечились раны. И час сидел в огромном кресле. "Хочу остаться в этом месте". Мне трубы с шумом грели тело, мне чай подруги грели смело. То мир без боли, криков, страха, на мне висит одна рубаха, мотивы джаза дарит мебель. "Лети же песня в синем небе".. Огонь же греет треском душу, я тот покой всю жизнь бы слушал. Лежу один, окно открыто, я тот старик с большим корытом, бегу за чем-то, сам не зная, свою же тень не догоняя. Зато хоть мир, тепло и ласки, уснуть мне можно без опаски, я так устал, устал от жизни, устал идти вперед за ливнем, пора поспать - просплюсь впервые, закрою шторы я ночные. XII. Демон перекрестка Во сне я чую странный запах, я будто в мерзких толстых лапах. Всего меня облила жидкость, и руки помнят эту липкость. Неужто он явился снова, нанес удар "игрушкой" Тора? Открыть глаза боюсь, как раньше, могу сорваться с криком баньши, как будто в детстве встретил черта, сломал кровать и бросил что-то, густую тьму порвав руками, а ужас мой горел, как пламя. И прав был я, что в луже крови Лежу один, не чуя боли, Вокруг меня тела и лужи, Болит нога и воют души. Не мог творить я этот ужас! Меня сжимает в пасти стужа. "Привет, дорога, ты дождалась? Мы снова здесь, ведь я скитаясь, Лишь понял то, что нам разлука Подобно той стреле из лука, Пронзившей мне на вылет шею. Сходить с тебя теперь не смею". Теперь уйду в долины мрака, надеюсь там большая лапа пробьет мне руки, тело, ноги, и тут придёт конец дороги, ведь я устал и силы боле не могут мне помочь на воле. А разум мой, стеной из хлеба, от крови здесь лишился неба. И что мне делать? Я не знаю. Уйти туда, куда мечтаю? Туда, где мысли в камень вмерзнут, туда, куда не создан лозунг? "Иди туда, где город гибнет, туда, где тьма к одежде липнет, где холод ночи крошит кости, туда, куда не ходят в гости. И люди там мечтают сгинуть, без крика этот мир покинуть... Коль стерпишь все, пройдя сугробы, спасу тебя, спасу от злобы... " XIII. Белый звон "И я пришел в обитель мрака, я как забитая собака, боюсь людей, любви и мыслей, а жизнь моя - комок бессмыслий. Мороз оставит след в пустыне, последний след в предсмертном дыме. Густой туман окутал тело, и я пропал, как солнце село. Теперь вода терзает ноги, и я тону, врезая когти в холодной камень стен колодца: "Я больше не хочу бороться". А мир теперь менялся чаще, чем дождь и снег весною раньше, и голос вновь вернулся в жилы, он будто старый сторожила, ворчал, кричал и бился в кости. Я жду, сейчас вернутся "гости". Куда теперь шагать придется? Зачем сейчас мне ветер бьется в кресты на рамах белых окон? Неужто я, последним сроком вступил туда, куда не стоит, где мне надежду нечто сло