Яррен, безусловно, изменился – пополнел и погрузнел, а кроме того, обзавелся проседью в каштановых волосах и бороде, но Ирем все равно узнал его с первого взгляда. С их последней встречи прошло уже много лет – целая жизнь, – и все-таки это лицо Ирем не спутал бы ни с каким другим.
В те дни, когда Ирем повсюду следовал за Ярреном и изо всех сил тянулся ему подражать, в глазах наемника читалось упоение самим собой – и вызов всему миру. Но сейчас он был похож на волка, который яростно скалится на подошедшего охотника из волчьей ямы. Ирема он, конечно, не узнал. Для него он был просто командиром вражеских солдат, перехвативших их отряд в окрестностях захваченной имперцами Сокаты.
Идея самому убить наемника, когда-то представлявшаяся ему такой соблазнительной, давно уже потеряла всякий смысл. Коадъютору Валларикса, лучшему фехтовальщику в империи – сражаться с кем-то вроде Яррена? Смешно даже представить. Он мог бы отдать приказ - и посмотреть, как Яррена повесят, как предателя и конокрада, но, пожалуй, получил бы куда больше удовольствия, если бы пощадил наемника, одновременно дав ему понять, кто он такой. Чтобы тот никогда уже не мог забыть, что Ирем держал его жизнь в своих руках и просто-напросто побрезговал воспользоваться этим шансом.
Случись их встреча до сражения в Заячьем логе, Ирем извлек бы из такой удачи все, что можно. Он бы сполна насладился тем, как изумление во взгляде его бывшего наставника сменяется бессильным бешенством, а напоследок угостил бы Яррена своей обычной, победительно-насмешливой улыбкой, заставлявшей его недругов в Совете лордов зеленеть от злости. И плевать, что Яррен – единственный среди всех – сразу узнал бы это выражение лица, и мог бы посмотреть на Ирема, как в зеркало. Вальдер, наверное, сказал бы, что это не победа – если часть (и ведь не маленькая часть!) того, что ты стремился победить, успела прорасти в тебя и продолжает жить и процветать в тебе самом. Но в мире Яррена существовали только победители и побежденные, а Ирем, в отличие от Валларикса, считал, что с каждым человеком нужно говорить на таком языке, который он способен понимать лучше всего.
Но битва за Заячий лог и появление в Сокате Льюберта Дарнторна, чудом выжившего при налете «Горностаев» на походный лазарет, перевернули все. С тех пор прошло чуть больше двух недель – но Ирем так и не решился написать Вальдеру о судьбе его племянника. Сначала он надеялся, что Криксу все же удалось спастись - но время шло, и надежда на то, что Крикс вернется, становилась все слабее, пока не сошла на нет. И все же Ирем до сих пор не мог заставить себя взять перо и известить Валларикса о том, что Крикс, заботу о котором тот доверил коадъютору, бесследно сгинул в лазарете под Сокатой и, почти наверняка, погиб. Ирем ни разу в жизни не раздумывал ни над одним письмом дольше пяти минут, но на сей раз слова просто отказывались складываться в предложения.
Ирему не хотелось даже думать, что почувствует Валларикс, прочитав подобное письмо. А ведь у человека в положении Валларикса не будет даже возможности предаваться скорби или просто с кем-то поделиться своим горем. Ирем слишком ярко представлял, каково будет императору. В конце концов, сам Ирем тоже продолжал заниматься своими обычными делами, разговаривать с имперскими военачальниками и старательно изображать, что он в упор не замечает вопросительных, тревожных взглядов Лара. О судьбе дан-Энрикса Линар, конечно, ничего не знал, а смелости, чтобы первым заговорить об этом с коадъютором, у него не было.
Ирем смотрел на Яррена – и понимал, что эта встреча, которую он еще совсем недавно посчитал бы редкостной удачей, не вызывает у него никаких чувств. Ну то есть – совершенно никаких. В сравнении с лежавшей у него на сердце тяжестью все это было такой ерундой, что мысль о том, чтобы заговорить с наемником, вызывала только усталость и смутное отвращение.
Те чувства, которые он испытывал последние пару недель, после беседы с Льюбертом, отдаляли его от Яррена гораздо больше, чем звание главы Ордена или чем слава первого меча империи.