А ведь все это уже было, - вспомнил Льюберт. Площадь Четырех дворцов. Рыцари Ордена, выстроившиеся в каре у эшафота. Только плахи на том эшафоте не было - Валларикс пощадил своих врагов.
А вот отцу на это не хватило милосердия...
Лорд Дарнторн склонил голову к плечу, глядя на Крикса.
- Приготовился умирать, не так ли?.. Зря. Я ведь сказал, что не намерен тебя убивать.
Сердце у Льюберта едва не выскочило из груди. Выходит, Крикса все же не казнят?! Но эта плаха... и конвой, стоящий по периметру двора... Должно быть, Меченый думал о том же самом. С полминуты он молчал, а потом разлепил сухие губы и довольно неразборчиво спросил:
- Тогда к чему весь этот фарс?
Лорд Сервелльд улыбнулся так, что по спине у Льюберта прошел озноб.
- Да так... просто воспоминание об одной скверной шутке, которую со мной разыграли десять лет назад. В тот раз Вальдер решил, что с меня хватит одного позора. Я последую его примеру. Тем более, что своим прозвищем ты подсказал мне исключительно удачную идею. Покажи ему, Понс.
Помощник Музыканта, глупо улыбаясь, показал южанину какой-то металлический предмет. Льюберт вытянул шею, пытаясь понять, что это может быть, и запоздало опознал тавро - точную копию того, каким клеймили лошадей и племенных быков в Торнхэле. Впрочем, это же тавро обыкновенно ставили приговоренным к каторжным работам. "Собственность лорда Дарнторна". Как правило, клеймо ставилось на лоб или на щеку, чтобы беглого можно было узнать издалека.
Льюберт подумал, что он умер бы на месте, если бы услышал, что ему собираются поставить на лице подобное клеймо. Жутко было представить, каково сейчас должно быть гордому "дан-Энриксу".
- Что, нравится?.. - насмешливо спросил южанина его отец. - Готовь жаровню, Понс. Да поживее.
Пленник поднял на Сервелльда тусклый взгляд.
- Ну и убогая же у вас все-таки фантазия, Дарнторн...
- Неужто? А вот я всегда считал, что для людей твоего склада даже пытки лучше, чем позор. Вот и посмотрим, так ли я был прав.
Во взгляде Крикса промелькнула светлая искра.
- Чем затевать очередной мятеж, вы лучше бы читали "Монологи" Эйта из Гоэдды. Там, между прочим, говорится, что позорить человека может только то, что делает он сам, а уж никак не то, что делает с ним кто-нибудь другой.
Лорд Сервелльд усмехнулся - хотя Льюберт готов был поклясться в том, что отец в ярости. На Меченого он смотрел, как на смертельного врага.
- Посмотрим, как тебе поможет эта трепотня, когда Музыкант с тобой закончит. Кстати, долго еще ждать? - спросил он, обернувшись к Понсу с Музыкантом.
- Пару минут, мессер, - откликнулся палач.
- Прекрасно. Мне уже не терпится взглянуть на результат.
* * *
Темно-багровая боль прижимала к камням, не отступала даже в беспамятстве. Боль гнездилась в вывернутых суставах, боль вгрызалась в покалеченные ступни, нестерпимо-жаркими углями полыхала под повязкой у него на лбу. Меченому хотелось сорвать эту повязку и прижаться лбом к холодным и сырым камням, чтобы хоть ненадолго унять боль, но он не мог заставить самого себя пошевелиться. Больше всего пленника пугала мысль, что через несколько часов его опять потащат на допрос, а он не сможет больше этого терпеть и сдастся, предав тех, кого обязан защищать.
У Крикса больше не было сил молчать и огрызаться. У него вообще ни на что больше не было сил. Южанин давно перестал понимать, что с ним произошло в реальности, а что привиделось ему уже потом, когда он трясся в лихорадке на гнилой соломе. Строй безучастных ко всему гвардейцев, Понс с тавром, паскудная ухмылка лорда Дарнторна - это наверняка происходило наяву. И перекошенное лицо Льюберта, казавшееся чуть ли не бледнее, чем снег на его воротнике - это, пожалуй, тоже было наяву. А вот те люди, которые заходили в его камеру, спорили и громко что-то обсуждали, не давая Криксу соскользнуть в спасительное забытье, скорее всего, были бредом. Просто потому, что большинства этих людей в Кир-Роване быть не могло. Ни лорда Ирема, ни Лейды, ни, тем более, Седого. Но от мысли, что они - всего лишь плод его воображения, легче "дан-Энриксу" не становилось. Их голоса казались резкими, как крики чаек, они ввинчивались в его мозг, и каждый из входящих что-то требовал - вспомнить о своем долге перед троном, или же признаться, что он был не прав, или снова попытаться завладеть наследством Альдов... А он был истерзан болью, трясся от озноба и не мог исполнить ничего из того, что обещал себе или другим. Но они не желали это видеть.