Брал Ярош мотоцикл, а как же, брал. «Рубль-пять» через плечо и поехал. Магнитофон Р-5, марка такая, вот его и прозвали «рубль-пять». Смешно, правда?.. Нет, не говорил — куда, но предупредил, что вернется не скоро. И правда, аж в шесть, это точно, по радио Киев как раз позывные передавал. Ну, еще попрощался Ярош, был не в настроении, хотя парень он учтивый, веселый. Может, устал... Подписать? А чего ж, подписать можно. Нет, нет, он не из тех, у кого язык чешется, товарищ лейтенант вполне может положиться.
Савчук смотрел на Ванжу почти враждебно:
— Не в то окошко заглядываете, лейтенант. Не в то, это я говорю вам точно. За Яроша я ручаюсь. Есть у вас право — идите, ищите, а моими руками...
— Да поймите вы наконец! — убеждал Ванжа, в волнении дергая себя за ус. — Я тоже, если хотите знать, не верю в виновность Яроша, но он же встречался с Сосновской, возможно, он последний, кто видел ее... Потому-то подозрение и падает на него. Найдем пленку — выяснится, где он был!
— Конечно. Если найдем. — Савчук снял очки, подслеповато щурился на окно, по стеклу барабанили большие дождевые капли.
— Вы сомневаетесь в существовании пленки?
— Я не сомневаюсь в невиновности Яроша! — вспыхнул Савчук. — Далась вам эта пленка. Может, он по какому-то другому делу ездил, мало чего! А родителям сказал: на запись.
— Сторож утверждает, что Ярош был с магнитофоном.
Главный не торопясь нацепил очки на нос, вздохнул.
— Хорошо, я пошлю оператора. Оставьте мне свой телефон.
Дождь выпал щедрый и короткий. Небо отгремело, отсверкало, висело над городом чистое и безмерно высокое. От земли поднимался легкий пар, в низинах мерцал туман. Пахло белой акацией.
По дороге в райотдел Ванжа заскочил в столовую. На скорую руку, не чувствуя вкуса, уничтожал взятые блюда. Мелькнула мысль, что пока он насыщается за столом, Нина находится неизвестно где, не исключено, что ей грозит опасность, а время идет, и никто не знает, где та черта, за которой уже ничем нельзя помочь. Чувствуя к себе полное презрение, одним глотком он допил мутный компот и выбежал на улицу.
В «теремке» сидел оперуполномоченный уголовного розыска Григорий Гринько, знаменитый тем, что одежду и обувь для него приходилось шить на заказ, и говорил по телефону. Мембрана трубки звенела и потрескивала под воздействием его баса, а широкая спина закрывала половину окна.
— Ты что тут делаешь, Гриня? — спросил Ванжа.
Как и все богатырского сложения люди, был Гринько на редкость добродушным, не горячился в спорах, не хмурился, когда над ним посмеивались, может, еще потому, что и сам больше всего на свете ценил острое слово.
— А меня к тебе подпрягли, — сказал Гринько, показывая красивый ряд зубов, белоснежных, словно у юной кинозвезды. — Замнач товарищ Очеретный велели не есть и не пить, а побыстрей седлать телефон, ибо Вася Ванжа, сказали они, копытами землю роет.
— Оседлал?
— Ага. Битый час не слезаю. В морг, в больницы... даже в вытрезвитель. Нигде нет твоей Сосновской.
У Ванжи защемило в груди, запекло, как будто внезапно глотнул горячего. Что в морге нет, это хорошо, а вот в больнице... Лучше бы Нина оказалась в больнице.
— Больше звонить вроде некуда, — невозмутимо гудел Гринько. — Ба! А про госпиталь я все-таки забыл!
— Звони, — сказал Ванжа, — а я немного подремлю. Мне, знаешь, по пять минут на каждый глаз, а потом хоть краковяк.
— Баю-бай, — сказал Гринько и вздохнул. — Между прочим, к Лариону какая-то тужурка на четыре пуговицы пришла. С заявлением о Сосновской.
Ванжа подскочил.
— Какого же дьявола?.. С этого бы и начинал!
— Тебя жалея, — хмыкнул Гринько. — Усы вон уже обвисли. А глаза? Были сливы, а стал терн. Что девушки скажут?
Ванжа его уже не слушал. Он шел гулким коридором, сдерживая себя, чтоб не побежать, только перед дверью с табличкой «Зам. начальника ОУР» сбавил ход, помня, что не любит Очеретный, когда к нему врываются как на пожар.
У Очеретного и в самом деле сидел незнакомый человек. Лысая голова на короткой морщинистой шее, пепельно-серого цвета тужурка, из кармана торчит небрежно свернутая газета.
Лысый медленно обернулся, на свету сверкнули стеклышки пенсне.
— Тут вот Виталий Гаврилович Квач пожелал сделать заявление. Займитесь им, потом зайдите ко мне.
Очеретный вежливо, словно почетных гостей, провел их к двери.
— В первый раз вижу вас, лейтенант, небритым, — вполголоса сказал он. — И надеюсь — в последний.
— Я же с ночи!..
— Никаких причин не признаю. Идите.