— Его здесь нет, — вздохнула она дрожаще. — На ближайших улицах, во всяком случае.
— Эффективно.
Руки защипало. Настя стиснула зубы и постаралась сохранить выражение бодрое. Боль её не пугала. Её пугала только вероятность упасть без чувств прямо здесь, потому что тогда Антону вновь придётся её защищать.
— Старый рынок, — сообщил Антон, замедляя шаг. Перед ними поскрипывала высокая резная ограда с покосившимися прутьями чёрной решётки. Ворота её были распахнуты. — Люди его бросили, остались нейтралы. Ни с кем не говори.
— Хорошо.
С первого взгляда место, куда они пришли, на самом деле показалось заброшенным. Ряды ларёчков и торговых лавок, скрипучие со старости, обдуваемых холодным октябрьским ветром. Асфальт потрескавшийся, колко-серый, там и тут какие-то обрывки и мелкий мусор. Это в Насте говорила прожившая семь лет девочка-нормальная, но нужно было иное; девушка вздохнула и окинула взглядом рынок — ещё раз, уже внимательно, уже так, как надо, как требовалось. Словно на водной раскраске, перед глазами проступали сначала очертания, затем целиком материальные фигуры. Люди! Много людей. И все они…
«Нейтралы». Настя ошеломлённо разглядывала старый рынок. Её воспоминания со времени, проведённого с Антоном и Саввой, оставались чем-то полуразмытым, но ведь они тогда и не контактировали особо с другими странными. Люди NOTE, касаясь темы улиц, выражались как-то странно и по-разному, но у всех мелькала схожая интонация — улицы упоминались как нечто разумное. Настя смотрела на старый рынок и понимала, почему обитателей территории обобщают несмотря на их междоусобицы и раздоры. Этот рынок тоже был живым. Живым и абсолютно независимым от «нормального» Авельска.
Лавочки и повороты. Ларьки, скамьи, палатки. Между ними в стылой дневной дымке, высветляющей воздух и дарившей всему резковатые штрихи, двигались, сидели или лежали, прислонившись к стенкам, стояли по одиночке или маленькими группами нейтралы. Все — очень разные; в разной одежде, с разным произношением, разного возраста. Между ними грохотала далёким эхо напряжённость, но некоторые всё равно умудрялись сворачиваться, спать вдоль наиболее устойчивых стен. Кто-то ходил от одной палатки к другой. Под ногами похрустывала пыль, мелкие косточки и грязь. Кто-то курил, кто-то кашлял, кто-то сплёвывал в сторону кровь или отравленную слюну. Голоса звучали разной высотой, но во всех поскрипывала хрипотца. Начиналась осень, и нейтралы спешно разыскивали тёплые вещи, чтобы не околеть.
Но удивительнее всего было другое. Странность внутри Насти словно замолкла. Она не исчезла, однако больше не подбиралась к горлу удушенной жаждой крика, не тянула сердце, не сковывала болезненно движения. Наоборот, способность словно присмирела. И девушка, кажется, догадывалась, почему.
Со всех сторон давили другие силы. Здесь было такое множество людей, тут полыхали самые разные странности, смешивались, превращая обычную городскую среду в настоящий хаос разноцветных линий. От ощущения этой спутанной паутины было тяжелее дышать; Настя почти физически ощущала давление рынка с его нейтралами и их диковинными, не подходившими под описания нормальности привычками.
— Ты так чувствительна, — удивлённо заметил Антон.
— Извини. — Она провела ладонью по лбу. Горячий.
— Ничего. Привыкнуть надо. — Он потянул её в сторону. — Пойдём.
На пришествие ещё двоих, вроде, внимания никто не обратил, однако Настя всё равно волновалась. Она покорно шла шаг в шаг с Антоном, но ловила — специально или нечаянно — чужие взгляды. Тёмные, гнетущие, озлобленные и выдранные улицей и жестокими условиями существования, залитые мрачностью обладания странностями, со стоявшими в зрачках искажёнными представлениями о жизни. Эти люди не были несчастны, потому что они не были людьми. Даже не знали, каково это. Вот и друг на друга смотрели так броско, колюче, с угрюмым безразличием, вот и на проходивших мимо подростков глядели безучастно, не интересуясь ими.
Не дай им почувствовать тепло своего дома. Не дай им углядеть в себе искры очага. Не дай им ухватиться за тебя, как за трос, потому что они утянут тебя на дно, откуда уже не спастись.
Настя свободной рукой, не левой, которой она цеплялась за Антона, зажала правое ухо, морщась. Стало немного легче. Голоса улиц отступили, недовольно шепчась всполохами догоравшей в ясных трущобах осени.
— Здесь нет стариков, — сказала она тихо своему спутнику, чтобы отвлечься от назойливо давившей атмосферы.
— Мало кто доживает. — Он мотнул головой в сторону свернувшегося калачиком у стены человека в потрёпанном спальном мешке. Его голова была белой, а черты лица иссушёнными, но он, вроде бы, не был стар. — Многие умирают раньше, а кто-то раньше и седеет.
Странность молчала. Настя шла, опустив голову, но всё равно оглядывалась внимательно, вслушиваясь и подмечая детали. Голоса. Много голосов. Нейтралы разговаривали друг с другом, заключали сделки, союзы и соглашения, их же расторгали, менялись, обманывали, загрязняли пространство ложью, словно пачкая чёрной краской пролетавший безрассудно свободный ветер. Они не знали иного существования. Они даже не знали, что такое жизнь.
Теперь стало немного страшно. Зато они пришли.
Антон беспрепятственно отогнул полог одной палатки, широкой, с потрёпанными тканевыми стенками, вошёл одновременно с Настей, не пропуская её вперёд и не проходя первым: здесь существовала постоянная опасность, нельзя доверять даже моменту. Внутри было душно и накурено. В освещении камфорной лампы таяли колечки дыма. Человек с трубкой в руках сидел у дальней стенки палатки, опираясь спиной на многочисленные свёртки и пледы-подушки, замызганные и пропахшие дымом; скрестив ноги и покусывая изящный серебряный мундштук, он равнодушно взирал на гостей.
— Назовитесь, — приказал он.
— Те, кому нужны ответы.
— Пф. — Человек выпустил ещё призрачное колечко. Настя пригляделась: среднего возраста мужчина. — Дурные привычки. Всё ещё к ним не привыкну. Нейтралы себя никогда не называют.
Антон повернулся к нему спиной, приподнял шапку и оттянул несколько вьющихся прядей с затылка, обнажая номер. Мужчина удивлённо кашлянул.
— Сами лифы? Какая честь.
Настя рассматривала палатку. Полумрак и плохой запах. Скакавшие в беспорядочной пляске тени. Другой человек, закутанный в широкий грязный плед, опустивший голову; светлая шапка вполне себе чистая, из-под неё высовывались чёрные пряди. Не двигался, плечи были расслаблены. Спал? Антона его присутствие не смущало.
— Где? — спросил он, усаживаясь напротив мужчины, и Настя опустилась на потёртый коврик рядом. — Где бы ты спрятал пленника?
— Точно не на земле нейтралов, — сухо хмыкнул мужчина. — Так и сказал уже. Не тут.
— А где?
— Откуда мне знать? Я ушёл из Лектория шесть лет назад. Много воды утекло.
Антон порылся в кармане куртки и бросил человеку что-то, тот легко поймал и повертел в пальцах. Настя заметила, что это какой-то небольшой предмет, похожий на зажигалку. Это что-то дорогое? Она не подавала голоса и не двигалась, наблюдая за всеми в палатке. «Будь внимательна. Каждая деталь имеет своё значение», — говорил ей Роан.
Если бы она больше его слушала, сейчас всё было бы иначе…
Шум в голове почти стих: она приноровилась к среде и больше не беспокоилась. Зато ситуация всё ещё тревожила своей естественной мрачностью, и девушка не шевелилась и дышала через раз; дым царапал лёгкие.
— Где? — повторил Антон.
Мужчина нахмурился.
— Проваливайте, — бросил он.
В следующий миг всё произошло быстро. Антон прыгнул вперёд, опрокидывая человека; мундштук в его руке, мелькнувшее в пальцах мужчины лезвие, Антон перехватил его, оцарапав человеку предплечье, и уже в секунду к горлу мужчины был приставлен нож. Маленький, почти чёрный от скопившегося в нём багрянца. Кровь, вытянутая из царапины, покорно приняла необходимый вид. «Форма крови», странность лифы 2BI… Настя никогда не видела её в действии.