Каспер, должно быть, и походил теперь на приведение. Черты лица обострились, взгляд не скрывал мрачности. Где его манеры? Он что, десяток лет зря над собой работал, чтобы одна неделя его из колеи выбила? Но дело, разумеется, в другом крылось. Не так страшно, что контроль над собой потерян, что тревога в злокачественной смеси со злостью вытягивали из него силы, раскалённым металлом сжигая изнутри. Просто это было из-за Роана. Из-за его грёбаной самоотверженности.
Что двенадцать лет назад, что сейчас, он абсолютно не думал о себе. Не умел. За прожитые годы Роан учился приспосабливаться к людям, вести себя так, чтобы их не раздражать, чутко прислушивался к разным личностям, чтобы к каждой находить свой подход. Пускай он не хранил всю память за прожитые века, навыки оставались при нём. Как и то, что, постепенно учась существовать для других, Роан растерял обыкновенные человеческие качества.
Он всегда улыбался, потому что его улыбка согревала. Он был ко всем добр и всех любил, даже последних уродов, даже самых искалеченных осколочных статуэток. Шагнуть на любое испытание ради какой-то мелочи было для него таким же естественным, как пытаться придушить себя — милая такая привычка, славное прелестное хобби. Роан — самоотверженность в чистом виде.
Теперь под угрозу попали его дети, поднятые из снега и крови лифы. Он не задумывался над собой, когда направлялся к Лекторию. Каспер чувствовал: единственное, о чём Роан тогда вспомнил, вылилось в короткий телефонный звонок. И всё-таки это уже что-то. Тогда — двенадцать лет назад — Роан бы и не задумался с ним поговорить. Поступил бы, как считал нужным. Роан не умел на кого-то полагаться, никого не хотел обременять своими решениями: его века длинны и исправляются, а на человеческой репутации и совести крест поставить слишком легко.
— Я хочу, чтобы ты жил, — говорит юноша, глядя в глаза собеседнику.
— Но я всё равно всегда буду молить о смерти, — тихо отзывается бессмертный. — Даже если мне будет, что терять.
Ветер обдувал голову, ероша и без того находившиеся в творческом беспорядке волосы. Совмещавший бардак с аккуратностью Каспер только пару мешавших прядей с лица откинул. Он был поглощён мыслями и выкарабкаться никак не мог; они хватались за него и утягивали обратно в свой тёмный бурлящий водоворот.
Сколько времени должно пройти, чтобы Роан хоть изредка стал вспоминать о себе?
— Это ужасная неделя, — сознался со вздохом Каспер.
— Ты ведь из его выпуска, так? — Йорек кольнул его серебристым любопытством. — Как и Люси. Но она больше тревожится за тебя, чем за него.
— Приоритеты такие.
— Ну, а ты больше тревожишься за Роана, чем за себя, хотя он бессмертен.
— То, что он бессмертен, не значит, что он не чувствует боли.
«Ты действительно хочешь, чтобы я признался: я не хочу, чтобы ему было больно?» — сухо усмехнулся Каспер про себя. Перед глазами постоянно вставали возможные пытки Лектория, и становилось тошно.
— Ради детей — на всё, что угодно, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь. — В концлагерь шагни. Под Охоту подставься. Шампанским напои…
— Что?
— Ничего, так. — Каспер выдохнул. В стеклянном воздухе даже листья, казалось, падали медленнее, успевая изящными краями отразиться во всех окрестных лужах. Политые дождём лавки пустовали.
Они ждали на остановке вдвоём, и возникало дикое желание вызвать уже такси, но, благо, автобус подъехал. Внутри они тоже вдвоём оказались, никого чужого. Странностью не пахло, и даже напрягшийся было Йорек успокоился. Просто счастливое совпадение. Возможно, это добрый знак.
— Меня тоже Роан спас, — вздохнул ученик, не усаживаясь. Они расплатились за проезд и подождали, пока кондуктор не занял своё насиженное гнездо в передней части автобуса. — Вытащил с улиц. Привёл в NOTE. Но для вас с Люси он значит нечто другое.
— Вроде того. Люси было десять, когда он нас принял; считай, он её воспитал. Вот и отношение частично как к отцу.
— А у тебя?
— Роан мне не отец.
«И хорошо, что не так». Каспер отвернулся к окну. За грязным стеклом, плакавшим по хорошей мойке, плыли улицы. На уровне лица было накарябано чем-то острым: «Ищи себя». Хороший совет. Только к Касперу не относился.
Что вообще Каспер из себя представлял? Он не задумывался над этим, потому что — да — ему было боязно. Оглядываясь назад, в зеркалах Каспер видел отражения взъерошенного мальчишки с мертвенно пустым взглядом, мальчишки, которым долгое время был. У него была приёмная семья, в которой он должен был всеми силами показывать свою самостоятельность, открытость и доброжелательность, чтобы они не беспокоились, мол, он со смертью родных не справится. Каспер-то справился. И стал справляться с последствиями. Всегда улыбайся, лги и выкручивайся, чтобы все считали тебя хорошим и серьёзным человеком. Им не нужно было знать, что у него зияющая пустота на месте души. Он жил, потому что умирать было нельзя.
Потом появилась странность — у него и у сестры. Потом они пришли в NOTE. Потом был Роан, который первым из всех показал Касперу, каково это — чувствовать себя кем-то, а не просто стержнем для остальных. Каспер всегда брал на себя большую ответственность, потому что привык, потому что справлялся и так был нужен и полезен. Бремя на плечах, постоянная работа, бесконечный отказ от собственной пустоты: Каспер жил, потому что так надо было. Ни желаний, ни мечты, ни малейших увлечений.
Это Роан показал ему, что можно иначе. Даже у Люси не получилось, а он смог. Единственный из всех, кто помог Касперу почувствовать в себе краски, тогда как он видел лишь мрак за позолотой. Это Роан спас его от безумия, когда странность начала выходить из-под контроля и приносить больше вреда, чем пользы. Это Роан направил его, когда Каспер рассеянно бродил разными версиями, помогая то тут, то там. У Каспера наконец-то появилась мечта, пусть и недостижимая.
Она осуществилась. Однако теперь это принесло много боли.
И всё-таки Каспер не жалел. Ни о чём не жалел. Жить — сложно, существовать — замечательно. Он выбирает жизнь, потому что в ней есть смысл, и это не просто быть опорой и стержнем для всех остальных.
Каспер попал в Десятку, неформальную компанию сильнейших в организации, не из-за особенно замечательной странности, а потому что заслужил. Он работал, чтобы стать достойным. Намечая себе цель и путь к ней, он уже знал, что справится. Его время стало течь осмысленно. Каждая минута наполнялась жизнью. Каспер перестал получать ответственность и отдавать результаты, а научился сначала стараться, а затем получать отдачу.
Каспер себя нашёл.
Теперь оставалось найти Роана.
Йорек повозился у окна, расстёгивая лёгкий рюкзак. Незаметно для кондуктора он протянул Касперу пистолет. Холодная поверхность обожгла пальцы; Каспер спрятал его в кобуру на поясе. При его небоевой странности он нуждался в дополнительном оружии, так что был обучен и огнестрельному, и холодному. Отпор дать сможет. Вообще-то Борис (с подачи Люси) наверняка уже понял, что Каспера можно и с пустыми руками выпустить, однако жертвовать сотрудниками в его планы не входило.
— Я буду сражаться в благодарность за то, что он для меня сделал, — сказал Йорек, тоже поворачиваясь к окну. Мелькнувшее за стеклом дерево на миг положило полосатую тень на его лицо. Серые глаза казались бледно-серебристыми под прямым светом. — И все тоже. Так удивительно, что Роан одним своим поступком стольких людей призвал к действиям.
— Он сам удивительный. И каждому есть, за что его благодарить.