Не убили. Обращались вежливо. И Каспер, человек чужой и незнакомый, но решивший рискнуть авторитетом, чтобы забрать из вражеской компании хилого мальчишку-подростка с не самой полезной способностью. NOTE, возможно, и опасна, но удивительна. Удивительна!
В сердце гулко стучала горячая надежда. Айзек шёл, почти подскакивая. Его подавленность, нагнанная жуткими разборками в штабе, улетучилась вместе с воспоминаниями о том, сколько теперь ждёт его ограничений. Главное — он будет в NOTE. Будет! Он будет там! Он покинет Лекторий, эту ненавистную группу, в которой власть давит каждое проявление самовольности, эту свору голодных людей, желающих отобрать у всех и каждого странности, чтобы превратиться во что-то большее, чем в правителей одного города. Ему не придётся им подчиняться. Не придётся!
Конечно, художник осознавал: NOTE — тоже работа, и ему там придётся много стараться, чтобы оправдать доверие Каспера. Ещё и положение у него незавидное, бывший человек Лектория, как-никак. Зато не нужно будет прятаться. Не нужно будет каждый раз отшатываться при встрече с кем-то. Лекторий в своих методах жесток, и Айзек знал: к нему ещё милосердны были. Он состоял в отделе связи, и было бы куда хуже, являйся он сотрудником боевого отдела или одним из псов. Айзек рисовал многих таких. Айзек представлял, что с ними делают.
Предательство? Возможно. Однако чувства вины художник не испытывал. Эта организация относилась к своим частям как к чему-то жалкому, её методы были жестокими, а ему хотелось свободы. Раньше он мог только мечтать. Теперь — жил верой.
Айзек поймал отголосок мысли: даже если у Каспера не получится, он хотя бы подарил надежду. С этой надеждой можно жить. Она позволяла сейчас двигаться вперёд, почти подпрыгивая, всё ближе к своей студии. Всё получится. Айзек скоро будет свободен.
Чуть ли не напевая, он возвращался домой. Открыл ключами дверь, переобулся, стянул мантию и, ёжась (слишком долго проветривалось — он же не знал, что угодит в передрягу), протопал в саму студию. Дорисованные и нет картины, портреты, ещё не оживлённые странностью. Ему придётся рисовать ещё, пока его не заберут. Может, растянуть это дело? Хотя нет, точно что-то заподозрят. Да и в штабе ему такой выговор в несколько часов сделали, что безопаснее будет не пробовать, а работать усердно. Больше, чем обычно. Ох, неудобно для NOTE будет.
Ах, и всё же как хорошо!..
Айзек остановился.
Помещение не было освещено: только догоравший вечер ломал тени. Клубился полумрак в углах. Посреди комнаты стояла маленькая девочка с худыми ногами, руками цепляясь за ткань платья напротив сердца, болезненно сгорбившись, сведя узкие плечи. Она вскинула — попыталась вскинуть, медленно и дёргано — голову. По спине, неровно, негладко, струились тёмные волосы, не убранные в привычный хвост. Под огромными тёмными глазами залегали круги. Она смотрела с ужасом, но что-то в её зрачках смягчилось и заблестело, когда она узнала Айзека.
— Леви? — взволнованно позвал парень. — Что с тобой? Ты?..
Девочка попыталась улыбнуться. Пошатнулась. Он подоспел вовремя, поймал за плечи; совсем слабая и лёгкая. Леви била дрожь. Перехватив под колени, Айзек отнёс её на диван и положил, тут же щёлкая включателем. Загорелись лампы. Вспыхнул свет, мгновенно указав, что девочка была совсем бледной, почти до серости, и на шее её значился тёмно-синий, словно ленточный, ошейник.
Льюис.
— Что произошло? — непослушными губами выдавил Айзек, с содроганием оглядывая гостью.
Леви всё ещё пыталась улыбаться. Страх в её глазах сменялся эмоцией, на которую смотреть было труднее — благоговение. Восхищение. Радость. Сведённое судорогой тело не отзывалось, но Леви по-настоящему была счастлива Айзека видеть.
— Не послушалась, — выдыхала она понемногу, — хозяина.
— Льюис наказал?
— Да.
— Боже… Давай я… не знаю, обезболивающее…
Леви пискнула слабое «нет» и ухватила его за рукав. Айзек замер, с болью на неё глядя. Он знал, какая странность у Льюиса: он руководил полностью своими подчинёнными. Через ошейник он мог отдавать приказы, слышимые лишь псами, и наказывать их, если они не слушались. Однако он же не включал Леви в список подчинённых, так почему?..
— Лифа не убила меня, — прошептала девочка. В её зрачках отражались лампы и лицо встревоженного Айзека. — Ушёл. Перегрузка, и я чуть не… Я вернулась…
— Хозяин наказал тебя за то, что ты чуть не умерла?!
Леви зажмурилась, в уголках глаз вскипали слёзы. Айзек перехватил её холодную ладошку и сжал в своих руках. Такая маленькая. Такая слабая. Совершенно одинокая и не знавшая, что такое забота. Парень, едва дыша, сидел на коленях перед старым скрипучим диваном, где мучилась последствиями наказания ребёнок — один из тех, кого Лекторий не умел щадить.
«В NOTE бы так не поступили?»
Наверное, нет.
— Куда бы я ни ушёл, — сипло сказал Айзек, глядя в её измученное лицо, — я заберу тебя с собой.
У Леви дрожали губы.
В поисках защиты она пришла к нему.
А он и не мог помочь.
— Прости… — Айзек коснулся её лба своим. Горячая. Совсем измотана. — В нужный момент не оказался тут… Ничего. Поспи, ладно? Сейчас ты не нужна Льюису. Можешь поспать.
Леви не отозвалась. Дыхание её постепенно выравнивалось, и боль покидала личико. Айзек со вздохом отодвинулся, рассматривая её. Если Лекторий так жесток, его нужно покинуть в любом случае. Но сможет ли он уйти, так просто оставив её здесь? Умирать под гнётом владельца — что за судьба? Он же не может… Верно, не может. Значит, будет пытаться.
Леви пробыла у него всё это время, и всё это время он не уходил.
В студии оставались какие-то запасы еды, полно чая и заварки, и они проводили так часы. Иногда Айзек брался за картины, но настроение рисовать быстро иссякало. Тогда он сидел со скетчбуком и зарисовывал то, что видел. Леви, прислонившуюся обессилено к дивану. Или листавшую книгу. Или оглядывавшуюся, искавшую его глазами — и успокаивавшуюся, когда он оказывался рядом. Айзек смотрел на свои рисунки, но всё не узнавал её — девочка получалась, но чего-то не хватало в каждой зарисовке, в каждом наброске словно что-то пропадало. То, что он запечатлеть был не в силах. Почему?
Перегрузка её чуть не убила, затем хозяин покарал — и сперва он всерьёз беспокоился, что она не выдержит. Серая, изорванная болью, неожиданно ставшая такой же тонкой и прозрачной, как тень, девочка у него на руках тлела, словно погашенный фитилёк. Но Льюис её не вызывал, ошейник не сжимался больнее, и она стала понемногу приходить в себя. Ошейник, кстати, разрезать не получилось, он только сильнее закрепился, и Айзек решил не рисковать. Поэтому он просто приглядывал за Леви и помогал ей, чем мог.
Она спала тут же, на диване. Он — прислонившись к дивану спиной. Утром он просыпался с пледом на плечах, а она уже была на ногах. Только к окнам не подходила, боялась быть замеченной. Когда пришли Каспер и Йорек, Леви попыталась юркнуть в тень, но не смогла — собственная странность ограничила её.
Тот разговор был долгим. Это была мольба, стон и просьба о помощи. Это было уверение, что они не могут узнать всё заранее. Что они могли вытащить одного человека, но не двух. И — вопреки всему произнесённому, Каспер не мог отказаться. Он смотрел на девочку и понимал, что Лекторий её убьёт, что ей не дадут прожить достаточно. Тогда Айзек сказал: «Возьмите не меня, а её». И Каспер ответил: «Не глупи».
Но всё ещё не отказал.
С тех пор они жили надеждой. Леви не спрашивала, откуда были эти люди: то ли сама понимала, то ли ей было всё равно. В любом случае, бросить её он не мог. Даже ради собственного счастья. Ради чего угодно. Айзек засыпал, чувствуя, как слабые тонкие пальчики сжимают краешек ткани на его плече, и понимал, что для Леви Лекторий куда более жесток. А ещё её хозяин Льюис, и лучше не жить вообще, чем жить так. Но Леви он этого, разумеется, не говорил. Он говорил только, что они справятся. Что всё будет в порядке.
Леви, может быть, верила, а, может быть, нет. Но она закрывала глаза и клала голову ему на плечо, и он забывал обо всём окружавшем, отдаваясь кратким мгновениям покоя.