Отвернуться она не могла, так что он встал с кресла сам. Ей нужно было побыть одной, он понимал. Наклонился, легонько поцеловал в макушку и вышел из комнаты. Оля осталась там, сжимая подлокотники и не глядя ему вслед.
У детей с чувствами ещё сложнее, чем у взрослых…
========== 5 / 3. Огоньки в ночи ==========
— 20 ноября 2017
Лампочка мигнула дважды и погасла, вмиг лишая комнату единственного источника света. Воздух укрылся мраком, сплотившись вокруг нахлынувшей чернотой, скрывая ровные строчки раскрытых учебника и справочника, поглощая ряды уравнений на клетчатых листах тетради. Перевернувшие было страницу пальцы замерли, ощущая через темноту шершавость бумаги, и переместились на лампу; постучали по металлическому абажуру, разнося короткий звон. Вздох. Девушка откинулась на спинку стула и поджала ноги. Мир поглотила бархатная тишина.
Из мрака постепенно проступали очертания. Привыкавшее к отсутствию света зрение настраивалось, и вот уже бледный проём окна за шторами — там уже царила ночь, но фонарь стоял близко к дому и к комнате вообще, так что едва-едва просвечивали шторы беловатым. Плавно таяли очертания мебели. Зеркало отражало чёрные силуэты. Девушка закрыла глаза, стараясь расслабиться.
Тут же налились красками звуки. Тихи шебуршания, шорох, поскрипывание, голоса за стенами, голоса мимолётных видений — всё усилилось, завибрировало, а она ловила эти волны, потому что не могла не ловить. Голова раскалывалась; она зажмурилась, лицо исказилось, она зажала уши руками, подавляя звуки, подавляя желание кричать… Это всё ещё не было ей подвластно.
Приходить в себя было тяжело. Настя дрожала, беззвучно и сухо всхлипывала и со страхом отняла ладони от горевших висков. Было больно. Тело болезненно сковывало. Хотя бы запястья не кровоточили, сдержав порыв; Настя положила голову на стол, прислонившись к нему лбом. Ей было плохо. И она знала, отчего.
Всё-таки…
«Как долго я ещё протяну?» — вопрос, задаваемый в пустоту, ответа всё равно не будет. Всё зависело от неё самой. Ну, звучало-то понятно, а что делать нужно? «Держаться»? Да без проблем. Вот девочка, руками зажимавшая уши, чтобы не откликалось сознание на окружение, руками зажимавшая рот, чтобы ни нота не прорывалась, и постоянно отворачивавшаяся от попыток кого-то другого в свой неправильный, недособранный мир вклиниться. Жалкая, наверно. Строить человека из обломков подопытного оружия.
Оружие… не более того. Настя — это оружие, это страшный, ужасающий способ убийства. Предметы не так подвластны и не так гибки, однако человек — существо элегантное, им можно вертеть как хочешь, способности человека безграничны. Совмещая его с оружием, получаешь идеал. Как странно, что, даже ненавидя идеи тех мастеров экспериментов, она отлично понимала, как они думали — и понимала, что их подтолкнуло. Мысль о совмещении была обоснованной. Она была даже по-своему прекрасной, потому что опиралась на реальные законы. Если из обычных людей делать оружие — невыгодно и трудно, то странные, несомненно, подходят. Такие странные, способности которых будут подвластны лишь их направляющим. Сосуды со смертью внутри, готовые к атаке хищные звери с наточенными клыками и когтями всепронзающими. Безумные, опасные силы, дремлющие в телах, которыми так легко управлять.
Но они всё же ошиблись. Они ограничивали своё оружие, как могли, но упустили деталь самую главную. Всего одна капля человечности. Всего одна. Когда кто-то из учёных, заметив выражение одного ребёнка, улыбнулся. Затем — так, для себя, чтобы не путаться в кодах, человеческие имена. Разрешение выжившим контактировать. Тонкие стены, за которыми слышны голоса соседей. Всего понемножку, всё — и от одной капли разлился океан.
Лифы могли бы быть совершенными. Они бы выросли под присмотром Лектория, даже не помышляя о чём-то постороннем, потому что их попросту не учили. Это были бы идеальные пушки, замедленные бомбы. В них даже этого диссонанса не было бы, потому что они ни в чём бы не сомневались и не знали бы ценностей. Так было бы проще для Лектория, проще для лиф и опаснее для остальных врагов. Дети лабораторий были бы бездушны — и даже не пытались бы быть людьми.
Однако главная ошибка проекта была совершена. Первая улыбка. Первое имя. Первое «мы не одиноки, пока мы вместе». Дети, которых оставили в вакууме и не дали навыков, пробовали всё сами. Дрожащими пальцами коснуться лица другого ребёнка. Спросить имя и запомнить. Назвать своё. Увидевшись в следующий раз, узнать. Изменилось ли за это время что-нибудь? У меня да. А у тебя? Тоже? А что? Всё понемногу. Дозированные, стерильные чувства существ, не умевших чувствовать. Понемногу, по чуть-чуть они учили этому друг друга. Тот эффект, который не учитывали раньше их жестокие надзиратели: люди способны к самовоспитанию, а любое влияние социальной среды побуждает к этому.
Они не могли стать людьми, ведь их не учили. Но они мешали в себе черты оружия и детей, боялись, ненавидели и проявляли интерес, они постепенно что-то меняли в себе и друг в друге. Тотальная ошибка проекта — это не то, что они сломали лучший свой эксперимент. Это не то, что они позволили NOTE о себе узнать. Это не то, что они упустили момент, когда Тимур и Вера вырвались из-под контроля. Тотальная ошибка проекта — это то, что они позволили своим порождениям на мгновение ощутить себя людьми. А затем мгновение растянулось в вечность.
Настя сидела в темноте, отрезая себя от посторонних звуков, контролировала громкость вдохов-выдохов и думала. Тимур и Вера унесли меньшее, но они оставались частями друг друга. Антон, пусть едва выбравшийся с улиц, пусть в бездне холодной прозябавший годы, даже он проявлял больше, чем позволено клинкам или автоматам. Тая — почти целиком человек, хотя в лаборатории была дольше первого поколения освобождённых. Тая позволила себе считаться человеком, даже признавая, что её первоначальный исток — это ледяная властность воли, это ясность и чёткость приказов, это воздействие на решения.
Лифы — смесь убийства с оживлением. Смесь смерти с жизнью. Смесь исконной человечности с холодом металла их лезвий. Одушевлённое, взрастившее в себе душу оружие.
Так забавно думать о себе в таком ключе.
Настя потянулась и достала бусы. Мелкие камушки царапнули ладонь; в темноте их было не различить. Она такая слабая. Она не может решить даже между всего двумя вариантами.
Первый — это свобода. Полная. Это люди, рядом с которыми ей не придётся задумываться о своей сущности. Они никогда не намекнут ей, не вспомнят её прошлое, им просто не будет дела до того, что было до них. Они будут молчать и принимать её естественно. Стая, столь любимая её подругой. С ними она будет счастлива.
А второй… Почему она вообще оглядывалась на него? Знала ведь, что не было тайны: лиф не примет сторона странных в Авельске. Её могут принимать Роан, Каспер, Люси и Йорек, Михаил, но дальше-то что? Настя смотрела в мрак и ощущала себя давно потерянным ребёнком. Она знала, какое решение принесёт ей больше счастья. Так в чём дело?
В Антоне?
Открылась дверь, пролив широкую полосу тёплого света на ковёр, и Настя оглянулась, развернувшись на стуле. Со спины освящённый, там стоял Роан — она узнала по очертаниям, лица не было видно из-за тени. Голос его звучал бодро.
— Не хочешь прогуляться?
Не спросил, почему она сидела в темноте. Приятно, что не лезут к таким деталям. Настя не нашла причины отказывать, так что кивнула; Роан кивнул в ответ и вышел, закрывая дверь за собой. Хм, сейчас прогуляться? Настя потянулась за телефоном, включила; взглянула на время, игнорируя уведомления о сообщениях в групповом чате класса. Ну, не так уж поздно. Да даже если бы было поздно, она бы пошла.
Девушка быстро оделась, под футболку накинув бусы: Тая просила не оставлять их, в любой момент могло что-нибудь произойти. Учитывая особенности мира странных, следовало ожидать всякого.
Они вышли втроём: она, Антон и Роан. Наставник сверкал энтузиазмом, на вопросы воспитанницы не отвечал, отговариваясь, что скоро увидит. Антон, поймав её растерянный взгляд, пожал плечами: его не волновало, куда его ведут, если ведёт Роан, тот, кому он доверял. Антон очень верный. И отдаётся этой верности целиком. Настя опустила глаза, стыдясь самой себя.