Что было особенно приятно: Роан никогда не называл их с Антоном лифами. Ни разу. Даже на собрании он говорил о них как о детях, относился же соответствующе. Хороший человек. Настя со вздохом легла щекой на стол, положив ластик напротив глаз, и стала выдыхать по ноте. На высоких он подскакивал выше. Значит, есть разница.
Если бы у неё было время как следует этим заняться — но у неё времени было в обрез.
Если лифы — это оружие, то Настя — это ржавый, затупившийся меч с потрескавшимся лезвием.
Однако… ржавчину можно отскрести. Клинок можно заточить. Он будет играть в руках, как живой; в правильных руках, умелых, кому можно доверить опаснейшее живое оружие. Настя — сосуд для силы, гибкий, одушевлённый сосуд, она удобна в обращении, потому что, в отличие от неразумных железяк, обладает мышлением, может самостоятельно передвигаться и выполнять приказы. Будь она опустошённее, как и задумывалось организаторами проекта, она была бы идеальна для использования в операциях. Меч, который будет резать сам, когда ему прикажешь. Тонкая катана. А трещины можно залить новым металлом, и лезвие будет крепче…
В умелых руках она будет опасна. Как и гласило её предназначение.
Хм…
Оружие, которому нужен владелец, чтобы быть полезным…
Настя думала о NOTE. О странных людях, протянувших ей руки, сказавших, что они могут разделить с ней её боль и печаль. Летом, когда она только приехала, ей не рассказывали об её собственном прошлом, чтобы не ранить. Михаил сказал, что желал ей спокойной, человеческой жизни. Когда странность начала выходить из-под контроля, её забрал Роан, взял к себе, чтобы присматривать и не дать сойти с ума. В Авельске было опасно, и он наверняка знал, что рано или поздно Настя столкнётся с правдой. Но сейчас она и не пыталась лезть в его мотивы. Того, что он ей дарил, было достаточно, чтобы доверять. Не важно, что им двигало. Куда важнее: даже зная о её сути, эти люди старались принять её. Они такие славные.
А она теперь собиралась их бросить.
Она не может исчезнуть, так и не выразив благодарность. Но даже так — они все вместе скоро будут сражаться. Оставались считанные дни до вторжения в Третью лабораторию проекта LIFA. Туда, где ждали ещё восемь доломанных недолюдей, отточенных клинков. С ними такой ошибки Лекторий уже не допустил бы, и они наверняка целиком бесчеловечны. Лекторию не будет в тягость натравить их на их же освободителей. Но атака детей Настю не пугала; её вообще не пугало грядущее.
Так странно. Она думала, что будет бояться приближения операции, потому что теоретически девушка шестнадцати лет должна бояться кровопролитных сражений людей со сверхспособностями. Но вот было вторжение в штаб Лектория, когда её спасли «тени», перерезав столько врагов, было вызволение Роана — да, там не убивали, но крови было достаточно, Настя тоже не отделалась. Из всего этого она не помнила, чтобы что-либо откровенно её ужасало. Она не испугалась даже тогда, когда Вильгельму переломило хребет, мигом превратив его глаза в пустые стекляшки — ей тогда просто стало плохо. Но страх… Это, должно быть, какая-то атрофированная у неё эмоция. Страха было слишком много, когда они с Антоном и Саввой бродили по улицам. Наверно, с тех пор на сердце стояло табу.
Операции Настя не боялась. Её тревожили мысли, что кто-нибудь из хороших людей мог погибнуть, но не настолько, чтобы она не спала или не ела. Не спала и не ела она по другой причине: её мутило от пищи, а ночами приходили настолько живые и отвратительные кошмары. Что она предпочитала сжигать себя бодрствованием, лишь бы не смыкать веки и не погружаться в эти ужасы вновь. Ах, вот оно. То, чего она боялась. Себя. По сравнению с этим страхом остальные ничего не стоили.
Этих людей она скоро оставит. Им оставалось вместе последнее сражение. Настя быстро оделась, щёлкнула ключами, закрывая квартиру. Антон днём работал — он сказал, что не хочет продолжать учёбу, и Роан не настаивал. А сам бессмертный был у Оли Цветаевой. Настя, недавно вернувшаяся из школы, была предоставлена самой себе, припоминая при этом просьбу Роана быть предельно осторожной. Однако это уже что-то. Было приятно, что её оставили одну, не боясь, как обычно. А то куда бы ни пошли — сопровождение…
Впрочем, как будто она сейчас к Лекторию бы переметнулась, ага.
У неё ушло полчаса, чтобы добраться до штаба, и то на автобусе. Отделение NOTE в Авельске красовалось фасадами и смотрело на неё мрачно. Настя сглотнула, разглядывая его.
Её здесь не любили. На самом деле она заранее знала, каково будет отношение к одному её существованию у людей, которые когда-то наблюдали свержение её «прародителей», и не была удивлена, но всё же неприятно. Они смотрели на неё, как на диковинного зверя, загнанного в слабое тело девчонки-подростка. Настя же не ощущала себя такой. Она знала, что суть её далека от человеческой и тем более от той, какая положена по возрасту, но называть себя монстром она бы уже не стала. Испытав себя в бою, она стала смотреть на собственные тело и суть немного иначе. Она — вместилище для силы; вместе всё в ней должно гармонировать, сливаясь в мощное оружие, и не её вина, что оружие оказалось бракованным. Дефект, как говорилось. Антон — потому что силы в нём больше, чем он способен выдержать. Настя — потому что её сознание как человека и её сознание как странности существуют раздельно, хотя должны быть едины.
В отделении её презирали и откровенно не принимали, но она и не просила. Ёжилась, было неловко и неприятно среди них находиться, но тут же приходили навыки почти что прошлой жизни. Приёмные родители Насти — семья Кариновых — была родом высокого положения, и девочку всегда приучали держаться на людях. «Будь замкнутой, но не выдавай эмоций, держи маску, держи спину ровно» — и так до бесконечности. Поэтому подчёркнуто пренебрежительное отношение к себе она переносила достойно. «Просто не давай их яду впитаться в тебя, вот и всё», — сказал ей Михаил. Дядя сам рос в семье Кариновых, естественно, он знал, что Настя выдержит.
Однако приходить сюда в одиночку… М-да. Оставалось надеяться, что всё пройдёт гладко.
За стойкой сидела девушка с наушниками на голове. При взгляде на Настю она тут же подскочила, щёки её заалели, но губы побледнели. Настя остановилась напротив, неловко улыбнувшись — веди себя вежливо, если хочешь добиться своего.
— Здравствуйте, могу я поговорить с Борисом Круценко? — спросила она предельно аккуратно.
— Ты ведь лифа, да? — Взгляд девушки метался. — Извини…
— Тебе нельзя здесь находиться!
На это восклицание Настя оглянулась: на лестнице стоял другой человек, молодой ещё парень, тоже тут работавший, с рыжими волосами и веснушками. К нему подбежал пацан помладше, глядя на Настю чуть ли не с ужасом. Со стороны входа тут же появился мужчина в полицейской форме, остановился в нерешительности. Они не подходили, и Настя вздрогнула, поняв: они просто её боялись. Боялись, как боятся неизвестного, опасного хищника, пусть даже находящегося в клетке. Девушка нахмурилась, оглянулась на Белль, ту, что теперь уже стояла напротив.
— Я не причиню вам вреда, — очень мягко, спокойно проговорила Настя, опуская руки, вытягивая пальцы. Голос звучал ровно и негромко, так, чтобы они не ощущали опасности. — Я всего лишь хочу встретиться с Борисом. Я ненадолго.
— Тебе лучше уйти, — покачал головой человек в форме.
— Извини, — пискнула Белль, — но…
— Я не причиню вам вреда, — повторила Настя. Дёрнулся уголок рта. Она проглотила сухость. — Я ваш союзник.
На неё смотрели — нет, на неё взирали — глаза злые, испуганные. Они давили тяжестью океанских глубин, они холодным мраком затмевали робкие лучи. Вот оно что. Хах. Эти люди её не считали за человека. Эти люди считали её за то, что неизменно представляет угрозу. Они не пускали угрозу в свой дом, к своему лидеру, потому что она была непредсказуема, безумна. Какой же они её видят?!