Как всё просто оказалось, и ведь для этого нужно было шагнуть дальше обозримого, поставить всё на кон! Настя ступала свободно и спокойно не потому что могла дать отпор или ускользнуть вовремя. Она была уверена и отважна, потому что разрушала материальный след проекта, чем и должна была заниматься.
Это было так глупо с самого начала. NOTE считала, что сама решила разрушить лабораторию, а Лекторий решил, что сам лабораторию создал. Однако обе стороны ошибались: кто бы ни породил проект, дальше он жил уже сам. Он сам выбрал стирание в 2008 году, в 2015 и теперь, в 2017. Это всё было его волей, это было волей его составляющих. Не Роан сказал, что они будут защищать лиф — это сказали когда-то сами лифы. Не Борис заявил, что они пойдут на операцию — это заявила Тая. Не Настя даже предложила себя как оружие — это сам проект предложил её. Как хитроумно устроен мир, что странностью может являться даже такая нематериальная вещь, как идея.
Настя не запоминала лица тех, с кем сражалась, да и незачем. Она не обратила внимания и тогда, когда обзавелась несколькими царапинами — так, пустяки, её лишь задело. Девушка легко скользнула в сумрак защиты рушившегося здания, нырнула в переплетение ходов; она шла без сопровождающего, но знала, как и куда сворачивать: с ней об этом говорили стены. Не сами, разумеется, даже для странностей такое не было естественным: Насте достаточно было слушать вибрации реальности вокруг, чтобы не сомневаться в выборе направления. Остановилась она тоже вовремя — хотя это ещё как посмотреть. Замерла, раскачиваясь на носочках и с мрачным удивлением взирая сверху вниз на распростёртого на полу парня.
Файр, ещё живой — но, судя по растекавшемуся от него озеру крови, ненадолго.
Он бился что было мочи, но в конечном итоге проиграл.
Теперь осознавать это было забавно и даже немного горько. Файр злился, сыпал проклятиями сквозь стиснутые зубы и попытался пнуть угол, но только сморщился, приложив ладонь к открытой ране на животе. Кровь текла обильным потоком и заливала его следы. Кровь — багровая, густая, липкая, просто отвратительно было ощущать её на себе, когда столько времени выпускал такую же из других.
Файр боялся в этом мире лишь двух элементов — бессмертного Роана и призраков. Первый был почти символом кошмаров, потому что Файр, побеждавший рано или поздно даже самых сильных соперников, этого бы никогда не одолел — причём не из-за его странности, гарантировавшей мгновенную регенерацию, нет. Роан был сильнее во всём остальном и, хотя не показывал это специально, чувствовался Файром в каждом взгляде. Улыбчивый, истинно светлый — Роан был куда страшнее всех людей этого мира, потому что не был человеком и потому что был светом, а свет порой становится ужаснее даже самой грязной темноты в своём откровенном благородстве и открытости.
А призраки приходили к Файру во снах, приведения всех, кого он когда-либо убивал. В бесформенных балахонах, облитые кровью, булькающие голосами, в которых сквозили ненависть и жажда мести, с белыми лицами и синими губами — они были все разными, но одинаковыми в своей непрекращавшейся череде. Духи жертв, имён которых Файр даже не запоминал, его грехи во всей своей красе, каждый — клеймом на душе, и без того вязкой и мерзкой. Файр ненавидел спать, потому торчал где только можно, лишь бы сокращать время отдыха, глотал энергетики и игнорировал остальное.
И, чёрт, было бы занятно, убей его Роан, но это сделал другой пацан из их прославленной NOTE — худой, бойкий и шустрый, со светлой макушкой и проколотыми ушами, который ещё на улицах был. Добивать не стал, бросив дело на полпути, а Файру теперь мучиться.
Вот и мучился. Он едва передвигался, пальцами царапая стены. Связь с центром отрубилась, коллег рядом не было, ровно как и врагов. Только Файр и длинный коридор, в котором полупогасли лампы и по стенам расползались трещины. Долго конструкция не протянет, нужно подняться выше, но ему бы успеть! Торопиться не получалось: кровь сразу начинала литься больше, а боль и без того невыносимо терзала.
Э как расплачиваются за свои поступки люди, да? Файр сжигал заживо, вспарывал животы, а теперь сам сгорал от адской боли и держался за вспоротый живот, уже и в голос стонал, делая каждый шаг, дыхание его хрипло разрывалось скулежом, как у побитой собаки. Одна из пешек Лектория, он никогда не задумывался над тем, что ощущали его жертвы. А теперь что? Он сам на их месте. Всё вернулось на круги своя. Вот и расплата. Долгая, злая и с удовольствием крошащая его по кусочкам. Файр был смертельно ранен, но всё никак не мог умереть, а призрачные шансы маячили на горизонте — он понимал, что не успеет выбраться, но упрямо пытался хоть что-нибудь сделать.
«Результаты не должны попасть в руки NOTE», как сказало руководство, и приказ был точный: если не получится остановить кражу лиф, так перебейте их. Файр попытался — и схлопотал вторую рану, от одного из «теней», защищавшего беловолосую девчонку в лабораторном халате, и тот тоже оставил недобитым. Дрянная привычка. Сдохнуть всяко приятнее, чем теперь кишки по коридору волочь.
Его со всех сторон окружали духи. Они наполняли воздух едкими смешками, язвительно сопровождали каждый его шаг бесконечными мерцаниями в крови, угрюмо шипели, почему он ещё жив. Его касались сотни рук, но не ласково, а жестоко — бередили раны, растягивали старые шрамы, сжимали горло, и Файр задыхался, хотя материально их не существовало, выл больше от страха, чем от боли, и понимал: они дождались своего часа, его жертвы и его трупы, которыми он душу себе выжиг. Час пришёл. Пора платить возмездие.
Ноги подкосились, он съехал вниз по стене, тут же штаны намокли в крови. Глухо завыл умирающим волком, вот только волки благороднее него, они хотя бы своих не грызут, а если грызут — то по делу, а не как он. Столько погубленных жизней — но даже сейчас ни толики раскаяния. Холодные мёртвые руки вскрывали на нём язвы, а Файр не мог им противиться в их законном праве ему отплатить. Он сипло дышал, мир вертелся перед глазами, а в коридоре всё ещё было пусто.
Потом из-за угла появилась девчонка.
Ах-ха. Судьба, о которой поэмы слагал Миднайт, вернулась новой шуткой: особа, из-за которой всё закрутилось, теперь пришла сама, остановилась в полуметре, глядя на него без испуга или ненависти, как раньше — с угрюмой насмешкой. Она знает, что он не без причины мучается. Ах, он же её дружка ранил. И подружку тоже. А она как сказала? «В следующий раз я не промахнусь» — эти слова вспыли в алеющем сознании ясной вспышкой. Она сказала это, лишив его слуха, пусть и временно.
Её звали Анастасия.
— Ты? — фыркнул Файр, сохраняя остатки злости в голосе, хоть что-то ещё существовавшее. Показаться сильным в этой ситуации он не мог, и девчонка отлично это понимала.
— Поплатился-таки, — заметила она холодно, вскинув брови. Хотя на мгновение в её взгляде вспыхнула ярость, она угасла мгновенно, сменившись чем-то более глубоким. Это была даже не ненависть. Презрение — полное и уничтожавшее в Файре остатки гордости. Он поморщился.
— Давай, радуйся.
— Я не радуюсь, — возразила девушка, — мне всё равно.
Он почему-то понял, что она говорит правду. Прорычал что-то через плотно сжатые зубы. Как ни грустно осознавать, это правда. Никому до него дела не было, и даже горем он не оставит отпечаток. Лишь его поступки, а не он сам. Человек делает всё, чтобы остаться в памяти других, но на самом деле остаются его поступки — он же живёт дальше, лишь если по-настоящему кому-то себя подарил, целиком и честно. Это ли не есть драгоценность? Файр осознал слишком поздно.
Она приблизилась — нечего бояться умирающего. Присела на корточки в полушаге, так, что могла бы дотянуться. И — призраки отступили. Перестали давить на глотку, разжали тиски вокруг шрамов, прекратили бултыхаться в горячей крови. У Файра дыхание перехватило — как это возможно? Почему? Он застыл, глядя в ярко-сиреневые глаза Анастасии, и вдруг вспомнил то, что считал уже давно незначительным…