— Тебя пугает вторая карта, как пугает и всех, кто получает её, — томно пробормотал Миднайт, глядя в пустоту, насыщенный собственным гаданием. — Однако Смерть — это и гибель, и ношение проклятия, и неудача. Кровь говорит о родстве, о связи некой и об убийстве. Феникс же рассказывает о новом шансе, о перерождении и о…
Их прервали самым грубым образом, распахнув дверь в умиротворенную обитель шамана. Ворвался свет и свежий воздух, Файр чуть не задохнулся и резко обернулся, подставляя лицо потокам свежести. На пороге стоял Вильгельм собственной персоной — фокусник с фиолетовыми волосами, блистательный, как актёр из сказочного фильма, ещё один чудик Лектория.
Цветастый дым обтекал его, как ручьи, а сам Вильгельм смотрел на двоих своих сослуживцев с выражением разочарования. Впрочем, мужчина встряхнулся и обратился к ним обоим:
— Почтенные друзья, позвольте прервать ваш скромный сеанс, ведь мне требуется неукоснительно наш дорогой Файр на важный разговор.
Миднайта пришествие нежданного гостя не расстроило, хоть ему и не дали договорить. Такой же расслабленный, задумчивый и смотревший сквозь реальность, он спокойно кивнул и даже пожелал чего-то довольно сложноописуемого Файру. Тот хотел было хоть вопрос свой задать, но Вильгельм деликатно кашлянул в короткую перчатку. Нужно было торопиться. Как-никак, этот фокусник — один из троих лидеров Лектория.
Однако у самого выхода Файра окликнул тихий голос шамана:
— Девочке-мелодии и её защитнику нужно услышать мои слова, потому что в них сокрыты Часы, а то карта неизбежности.
Ответить Файр не успел: дверь уже затворилась.
С трудом прогоняя морок, навеянный убежищем Миднайта, Файр помотал головой, стараясь изобразить внимание. Просто так Второй лидер к рядовому подчинённому не обращается, а тут и по важному делу.
— Полагаю, ты подходишь, — изящно улыбнулся Вильгельм, но улыбка не затронула холодные синие глаза. Вертикальные зрачки в них чуть сузились. — У меня есть к тебе задание. Готов услышать?
— Так точно, — ляпнул Файр, уже постепенно загораясь любопытством. Чего ж это такое серьёзное?
— Завтра… будет отлов. — Вильгельм, в своём белом плаще и прикиде фокусника, смотрелся сюрреалистичным на фоне обыденного коридора здания. Он змеино усмехнулся: — И есть возможность объявиться там одной особе, с которой ты уже встречался. У неё русые волосы и глаза как аметисты. Знакомо?
Девчонка с волчьим взглядом и разрушающим голосом.
Файр сглотнул. Верран не говорил рассказывать другим лидерам, что именно его посылали за той мелкой.
— Да.
— Вот и отлично. — Фокусник удовлетворённо кивнул. — Тогда моё тебе задание: отныне она — твоя первая цель.
Повисло гробовое молчание. Пальцы жгло, и Файр узнавал буйный характер своей странности; он смотрел на фокусника и понимал, что его путь был проложен слишком рано и слишком разными людьми. Чёрт.
— Что я должен сделать? — глухо спросил он.
— Убить. — Вильгельм прищурился. — Убей её — и на том твоя миссия будет завершена.
По крайней мере, во время Охоты он хотя бы показал той заносчивой кровавой лифе место. Файр старательно себя в том убеждал.
Гулкий коридор, казалось, был бесконечным. Одинаковые ряды дверей, различавшиеся лишь по номерам, и все такие давяще закрытые, в промежутках между ними — пустота и ровные обои. Красный ковролин с узором, напоминавшим волны на воде — кровавое море прогорклой тянучей тишины, гнетущей самим своим нависанием над каждым участком земли под ногами. Если вырвать с корнем все цветы, все багрянцем пылающие травы, будет ли освобождён мир, откроется ли под ним чистый источник?
Если такой и был, то давно исчерпался. Никакой свет не может тянуть кого-то вечность, а если тянуть никто и не пытается — увольте, тонуть ему в этой крови, вовек не выдохнуть, воздуха свежего не набрать. Кровавые цветы затмевали лепестками зрачки, покрывали тело, утягивая на дно, в глушь и безмолвие пролившихся водопадом грехов. Его поступки неискупимы. Его жизнь уже не имеет ценности.
Алое-алое море, и он шагал по нему — одинокий силуэт парня с такими же алыми-алыми волосами и глазами карими, неожиданно настоящими, хоть и подёрнутыми пустотой. Он ступал размеренно, каждым шагом подминая воображаемую траву, хотя знал, что всё равно недодавит её, всё равно не сможет прорвать эту чёртову грешную бездну. Ему не дотянуться до неба. Уже не дотянуться. Он от своих шансов отрёкся.
Предметы начали загораться в его руках, когда ему исполнилось восемь лет, и следующие годы потонули в пламени. Он стал причиной гибели своей семьи, остался один на пепелище — ему сказали, что все родственники заживо сгорели, лишь ему огонь не причинил вреда. Никого не осталось. Он среди пепла и горелых обломков, с гарью в лёгких и пустотой на месте выжженного сердца. Мальчишка, допустивший непростительную ошибку.
За первым грехом последовали следующие. Маленькое чудовище, подобранное такими же монстрами, воспитывало его в жестокости и дисциплине, указывая на мишени, ставя цели, поднимая планки. Будь сильнее, злее и суровее. Ты должен быть благодарен, что тебя не разъел собственный огонь — ты просто баловень судьбы, а этим нужно уметь пользоваться. Сожгли тех, этих, других. Ты — одна из пешек Лектория, соответствуй. Один из множества таких же загубленных пустышек.
Файр думал об этом, считая шаги до конца этого проклятого коридора. Краснота окружающего места его раздражала. Постоянный путь с началом, но без завершения — потому что крови в мире много, и он проливает её всю, по капле выуживая. Тут следовало бы огорчиться, раскаяться, как в книгах, вот только раскаиваться он не хотел. Он вообще ничего не хотел. Файру было конкретно наплевать на то, кто он, что он, насколько глубоко он тонет в своих преступлениях, потому что другой жизни он не знал да и не узнает уже.
Он ни о чём не сожалел. Ну, разве что о первом проступке, должно быть, когда не смог удержать огонь. Если бы тогда он справился, может, жизнь сложилась бы иначе. У него были отец, мать, сестра, дядя, дед, бабушка. Большая семья. Сгорели все — кроме него. Тошно осознавать, что он спасся, чтобы стать таким поддонком. Ме-ерзость. Отвратительный отброс, не годный ни на что, кроме убийств и погонь.
Менять, правда, уже нечего. Годы его сложили как монстра бездушного, алчного до насилия и контролируемого Лекторием до последнего нерва в теле. Он мог бы ещё как-то задуматься над своим поведением, но это предвещало сложные самокопания и много боли. Файр боль не переносил. Он предпочитал причинять её, а не терпеть. Рыться в своих мотивах — всё равно что эту траву, его окружающую, рвать, или с себя сдирать кожу, пытаясь выцарапать сердце. А что толку? Ну, подержит его в руках. Кровавый шмат мяса, чувств в нём нет. В Файре чувств не воспитывали, а он, когда подрос, сознательно решил их уже и не взращивать. Лишние муки ему не сдались вообще.
Мудак он порядочный, стоит это признать.
Коридор наконец-то завершился тёмной дверью с выгравированной надписью «Кладовка». Так себе — столько зря топать, чтобы запереться в подсобке; Файр пинком распахнул дверь, не церемонясь и даже рук из карманов чёрных джинсов не вытащив. Его порядком раздражало всё это бесконечное занудство. Пойди туда не знаю куда, поговори с тем не знаю с кем. Он вообще не явился бы, но к записке было приложено мелкое рябистое перо — знак, который не проигнорировать. Если уж этот человек просит его о встрече, сбегать — позор.
Комната оказалась больше и светлее, чем ожидалось. Это было прямоугольное помещении, светло-серые стены которого были скрыты за старыми шкафами и коробками размером порой Файру под пояс и столько же в ширину. Лампы не горели, но имелось окно, наглухо закрытое, с необновлённой рамой — в такой угол штаба никто не додумался добраться. Широченный подоконник плакал последними отскрипами и грозил развалиться с минуты на минуту, но человек, ждавший Файра, и не думал с него слезать, скрестив ноги и ловя блёклыми тусклыми глазами отражения пыльного всеми забытого помещения.
Первый взгляд воспринимал его как нечто чужеродное, настолько не вписывающееся в привычные границы мира, что невольно не получалось даже его рассмотреть. При втором взгляде становилось понятно, что это человек. При третьем открывались подробности. Щуплый, но прячущий худобу под меховой шаманской накидкой, парень лет двадцати шести. Множество бус, ожерелий, кулонов, браслетов, брелоков и колец. Угловатые черты лица не становились женственнее, хотя чёрная тонкая косичка парня достигала лопаток. Тёмно-красная чёлка — не такая яркая, как волосы Файра, другого оттенка. Узловатые белые пальцы вертели амулет на длинной цепочке.