— Мне нужна моя странность, — сказал Антон напрямую. Он не умел и не желал юлить.
Алсу наигранно прикусила губу, точно придумывая, что бы ей попросить взамен. Даже если ситуация складывалась ей на пользу, она всё равно потребовала бы больше. Урвать то, что можно урвать — это в её принципах.
— А что можешь предложить? — полюбопытствовала она, отбрасывая цветок в сторону. Тот упал под свет лампы, как будто специально его владелица целилась.
— Избавление твоей пешки от страданий, — Антон хмыкнул.
Алсу прищурилась. Он оказался прав: кто бы ни принял на себя его странность, с ней явно совладать не смог. «Бартер» или «Равноценный обмен» — так называлась способность Алсу. Возможность обменивать любые элементы между людьми, будь то детали внешности или нечто нематериальное, такое, как странность — неизученный феномен, никто не мог сказать, привязывается странность к телу или нет. Антон был первым, на ком Алсу действие обмена способностью пробовала. Получилось.
Но сейчас всё изменилось, и сила нужна ему обратно.
Способности лифы — нечто выдающееся, так повторяли учёные, раз за разом вынуждая его использовать проклятую странность. Антон не мог придавать форму теням или свету, его голос не разбивал камень, его воля чужую не подавляла. Нет. Его странность в описании звучала скромнее, но он считал её самой ужасной из всех, коими были наделены ему подобные. Его сила была проклятой. Его сила проклиналась его кровью.
— Выйдите, — распорядилась Алсу, — а ты останься, Сат. Ноа, посторожи снаружи.
Ей подчинились без пререканий. Антон приблизился; девушка с недовольным вздохом поднялась со своего места, дожидаясь другого человека. Болезненный и слабый. Странность, которая не была ему чужой из-за действия посторонней силы, всё-таки ему не подходила.
— Уверен, что хочешь? — протянула принцесса нейтралов. — Опять будешь таким же, каким был.
— Я и не менялся. Просто верни мне силы.
Антон держался. Он ровно дышал, не позволяя телу болезненно напрягаться, не выдавал никак тревоги, терзавшей его уже так долго. Этот шаг был опасен, но хуже опасности был ужас. Ужас перед собственной сущностью, перед отвратительной, жестокой странностью, когда-то превратившей его в чудовище. Антон прав, он не менялся. Он остался тем же порочным зверем, утопленным в грехе созданием, которое никогда вину не искупит. Вновь чувствовать единство со странностью было страшно.
Но если он хочет защитить, он обязан вернуть утерянное.
Алсу положила прохладную ладонь ему на лоб, вторую Сату. Она закрыла глаза. Антон смотрел на её отточенные улицами черты лица, маленькую родинку под левым глазом, и концентрировался на этих мелочах, а не на собственных ощущениях. Затем закрыл глаза. Ему мало раз в жизни было страшно, но он мог с этим совладать. Всё в порядке. Он делает это не ради себя.
Когда его наизнанку вывернуло в смысле духовном, ему показалось, что всё рухнуло. Целиком протянули, растащили, распахнули — и тут же заполнили иным. Пробежали потоки бурной неуёмной энергии по всему телу, вызвав ледяную и обжигающую дрожь, в голове отзвенев ударом громовым, и он задохнулся, разучился дышать и снова начал. Боль растворилась в пустоте, и всё стало таким, каким и полчаса назад было.
Только вот способность изменилась.
Антон открыл глаза и обнаружил, что Алсу стояла всё так же, но разглядывала его предельно внимательно. Он приподнял подбородок и отступил на шаг, не поведя плечами. Она кивнула, принимая знак покорности: символ, что он не нападёт.
— Больше не увидимся? — промурлыкала она, но виделась Антону насквозь. Принцессе не было важно, кто он, что думает и почему так поступает. Её всегда интересовала лишь выгода, а все эти вопросы — игры скучающей девицы.
— Кто знает. — Антон повернулся к дверям. Кололо сердце. Кровь в жилах пульсировала ненавязчиво. — Спасибо.
— Не сильно-то и помогло, я вижу, — фыркнула Алсу. Она махнула ему рукой, но он смотрел на розу. Кем-то перейденный цветок печально мерцал раздавленной макушкой. — Как был монстром, так и остался. Что бы твой братец сказал?
Вопрос любопытства ради: задевать ей не хотелось так принципиально. Антон сухо усмехнулся, отворачиваясь; отворивший двери Ноа отшатнулся от его выражения.
— Ничего бы не сказал, — мрачно отозвался Антон, уже выходя. — Всё-таки это я его убил.
*
— 5 октября 2017
Во сне ей вновь виделись коридоры.
Они были белыми, белыми до опустошения. Всё вокруг было белым — халаты, полы, потолки, лампы холодные, даже взгляды людские пустые и белые, как застывший лёд. Они не бывали милосердны, но бывали спокойны, и тогда она расценивала их как воду, которая может вот-вот загореться, снова уволочь её на своё тёмное дно, где чернота давит и смыкается ослепительным светом люминесцента над головой. Этих людей она боялась, как боялись все. Она старалась не говорить при них тогда, когда её не заставляли кричать; она страшилась, что они будут слышать её шёпот и отнимут дыхание.
Этот ужас до сих пор не отпускал. Он гнобил, раной загнивал, мешал дышать свободно. Она вспоминала белые коридоры, цветные жидкости, детей в белых одеждах и с потухшими взглядами, бесконечные колонки данных. Тогда она не знала о существовании времени, зато знала о существовании зла — тотального, беспощадного, убивающего её день за днём зла. Иная сторона не была ей знакома. Единственное, что составляло её существование, крылось в лаборатории, и больше ничего не было за её пределами: сломанный ребёнок о внешнем мире мог только фантазировать, не опираясь на знания, которых всё равно не было.
Воспоминания унялись. Она перестала спать: понять это можно было только благодаря очертившимся в мягком утреннем свете предметам мебели в её комнате. Проснуться — это перестать спать. Реальность и иллюзии были слишком похожи, поэтому ей пришлось разделять своё время на такие правила. Если вокруг комната, значит, она уже бодрствует. Довольно просто.
Настя свесила ноги с кровати, коснувшись босыми ступнями ковра. Провела ладонью по лбу — мокрый, но не горячий. С каждым днём её физическое состояние улучшалось, возвращаясь к тому, которое было естественно для обычной шестнадцатилетней девчонки. Постепенно она училась жить, не путаться в часах, отделять всплески воспоминаний друг от друга и понимать, кто и что она есть. Кем она была. Кем она стала. Кем она всегда являлась, даже если скрывала это под панцирем наложенного запрета. Перед закрытым окном неподвижно светлели занавески. Электронные часы показывали семь утра. Слишком рано.
Она тихо выбралась из кровати, покинула комнату. Долго стояла под душем, помыла голову, стараясь избавиться от тянущего ощущения, постоянно сопровождавшего всполохи прошлого. Посидела на кухне, едва притронувшись к еде. В квартире было тихо; комнаты заполнял сон, эфемерный и спокойный. Здесь было бы хорошо жить полноценному человеку. Лифа же не знала понятие полноценности.
«Седьмой день», — подумала Настя, взглянув на календарь. Зачёркнутые чёрным маркером даты напоминали о тревогах. Девушка нахмурилась и встала, отодвинув стул без скрипа. Она прошлась до гостиной, там остановилась, размышляя, и чуть приоткрыла дверь в одну из комнат, ей не принадлежавших. Довольно просто и экономно; завернувшись в одеяло, лицом в подушку спал кто-то, его растрёпанная макушка в утреннем свете из окна казалась тёмно-золотистой. Настя прикрыла дверь и заглянула во вторую комнату.
Здесь было пусто. Всё аккуратно прибрано и расставлено, ничего лишнего. В шкафу вещи. Заполненные книгами полки и ещё стопка на рабочем столе. Настя вошла, тихо ступая по ковру, хотя тут будить было некого; она прошлась по периметру, замирая у самых незначительных деталей. Подняла голову, разглядывая полки. Отвернулась. Это вряд ли было приличным.