Что ж, Антона можно было назвать дерзким.
Под его ногами ластилась тень, но он не обращал внимания. Делал вид, во всяком случае; краем глаза он подмечал её изменения в форме. Удар в спину ему не нужен. Хотя уже само то, что он зашёл столь далеко, должно было шпиона отпугнуть. Настырный попался.
Неподалёку стояло здание старой школы. Она не работала уже лет пятнадцать и использовалась сначала как место для выставок, потом, когда осознали, что в этом районе нет ярых любителей искусства, здание было покинуто. Какие-то фирмы использовали, как склад, но так или иначе людей почти не наблюдалось, чем пользовались все кому не лень. Бездомные, наркоманы, гопники? Берите выше. Нейтралы. Такие ребята способны согнать с насиженного места любого бандита.
Антон смотрел на здание, потом вошёл, скрипнув старой дверью. В холле было пусто и грязно. Из разбитых ламп включилась только одна. Антон встал под неё, прислонившись к стене. В полумраке он видел слишком многое.
Их трое, и они совсем юны. Они носят слои потрёпанной объёмной одежды поверх худых истощённых тел. Они полыхают глазами и реагируют на любую опасность собственной атакой или побегом. Они полны страха, так едино слившегося со свирепостью, что не различают собственных эмоций. Они — это три лифы, спасшихся из лаборатории, ненавидимых странными и отвергнутых всем остальным миром.
Старшему из них исполнилось одиннадцать, другой мальчик на год младше и ещё девочка — на два. Старшему приходится, возможно, хуже, чем обоим спутникам, но он не знает, что такое «сожаления» или «жалость к себе». Он настроен на выживание. Выживание вместе с единственными ему близкими. Они на улице два месяца, они устали, голодны и не знают, зачем существуют — и не задумываются, потому что, наверно, не умеют.
Всё, что они умеют, — это сражаться.
Некому было им рассказывать, чем плохо убийство, но старший из них это сам понимает в какой-то момент: тогда, когда кровь уже не отмывается с кожи. Девочка берёт его руки в свои и согревает дыханием разбитые костяшки. Из всех на свете он лишь ей позволяет это делать. Младший мальчик топчется рядом и говорит, что они оторвались от погони. Осталось недолго. Скоро должно потеплеть.
— Почему? — спрашивает девочка.
— В книгах сказано: так всегда бывает, — с живостью отвечает младший.
— Почему?
— Это называется «времена года». Когда то холодно, то тепло.
Девочка принимает всё на веру. Старший тоже слушает, но ему не столь интересно. Его мысли занимает тревога о сегодняшней еде — у них осталась горбушка хлеба. А на кражу здесь негде идти: они забрели в район, где лучше не бывать. Уже пришлось четверых разбить. Старшего шатает от перегрузки, и в сознании ему помогает оставаться только тёплое дыхание на замёрзших окровавленных руках.
Они — всё, что друг у друга есть.
— Выходи, — сказал Антон, нарушая гробовое молчание холла. Ничего не последовало, и он добавил: — Я знаю, что ты тут. Ты шпионишь из тени уже два дня как.
Взгляд в сторону и дважды моргание — Йорек умел подсказывать так, чтоб Антон его мгновенно понял.
Сначала ничего не происходило. Затем задвигалась тень, словно приобретая форму, тут же напомнив пластикой своих изгибов Терминатора из фильма, который Антону довелось посмотреть около месяца назад. Очертания бесформенного существа становились всё более человечными, и Антон на всякий случай напомнил себе, что опыт не пропьёшь, даже столько времени не разучили его управляться со странностью. Он ожидал чего угодно…
…а получил ребёнка. Девочку лет двенадцати; во всяком случае, так двенадцатилетним детям нужно выглядеть. Кожа белая до бумажного, но не от природы, а от измождения. Тёмные глаза над тёмными мешками, и у неё такой вид, что она вот-вот с ног свалится. Какая-то почтияпонская одежда, широкий пояс, дрожавшие руки. От истощения девочка покачивалась, хотя пыталась выглядеть сильной и крепкой.
Антон погасил поднимавшуюся готовность странности. Она ему не соперник, не сейчас, во всяком случае. И она не из NOTE.
— Кому ты служишь? — спросил он жёстко.
Девочка поглядела на него угрюмо, а затем рухнула лицом вниз. Или почти рухнула: быстрая реакция дала о себе знать, и Антон, подхватив её, усадил к стене.
— Лекторий, — безошибочно определил он. Только Лекторий отправляет на задания, не осведомившись о степени контроля над способностью. Нейтралы — те ещё уличные бродяги, но они не варвары, в группировках своих ценят или пытаются ценить, на верную смерть ради какой-то лифы не отправляют. Да и слишком мало их, чтобы рисковать людьми.
Девочка равнодушно глядела на него из-под полуопущенных век. Ресницы её трепетали. Тем не менее, стойкий молодой организм давал о себе знать: Антон почувствовал, что она не умирает и не умрёт, даже если была на грани. Раздавать советы он своим навыком не считал, тем более советы врагам. Однако…
— Если странность постоянная, хотя бы делай перерывы, — недовольно заметил он. — Ты ещё ребёнок. Такие быстро умирают от перехода грани.
Одно из качеств, оставшихся от проекта LIFA у Антона, — это «стоп-метки». Они и сейчас затянувшимися и неприметными шрамами перекрещивались на запястьях. Если он приблизится к опасной черте, они дадут ему знать; болезненно, но весьма удобно. Наблюдавшим за лифами людям было необходимо поддерживать организмы детей жизнеспособными, но трудно определять даже по показателям здоровья, когда наступает предел, тем более каждый ребёнок останавливался на своём уровне опасности. «Стоп-метки» — хороший выход. Не лучший, чем если бы проекта вообще не было, но всё-таки хороший.
— Обязана, — едва выдавила девочка, — следить.
— Долг или ещё что — всё равно. Если уж родилась в этом мире, постарайся в нём выжить.
Девочка отвела глаза. Антон выдохнул и сел рядом. Убить она его не сможет, даже если вытащит оружие из-под юбки: руки у неё слабы, а странность только-только прекратила нещадно высасывать силы. Девочка и сама понимала, что ещё час — и конец. Ну и упрямство. Лекторий хорошо дрессирует детей, видимо. Они вообще на детях повёрнуты.
Антон отбросил закипевшее чувство ненависти, напомнив себе, что нужно контролировать каждую эмоцию, особенно здесь, в стане неприятелей.
— Я не собираюсь защищать тебя, — мрачно заявил он. — Отлёживайся и выбирайся сама. Дорога простая, попросишь кого-нибудь подвезти. Попадёшься нейтралам — твоя проблема. Ясно?
— Да, — сипло отозвалась девочка, закрывая глаза. Синими губами добавила: — Спасибо… не убил…
Антон мог бы. Ему всё равно, маленькая девочка она или взрослый мужчина. Но он почему-то не стал. Поднялся на ноги, созерцая привалившуюся к стене дрожавшую девчонку, порабощённую Лекторием и им же, скорее всего, выращенную. Любят они детей, действительно. Подонки.
Но делать ничего для этой девочки он не собирался — незачем.
Они находились здесь несколько дней, прежде чем почувствовали приближение других странных. Чутьё у всех троих было развито до предела: прожив в лаборатории со смешанными работниками, одного от другого они могли отличить. Вот и сейчас тут же смекают, что пора менять локацию.
— Можешь идти? — спрашивает старший. Он помогает девочке подняться, бережно держа за локти. Ему не нравится свист в её лёгких, как не нравится и ей самой, но они решают, что пока что лучше не высовываться. Ей плохо, но даже хрипеть и кашлять лучше, чем попасть в лапы существам, пытающимся их уничтожить. Разрушить. Раскромсать. Их и так одни осколки составляют.
— С тобой — куда угодно, — девочка кивает. В то время никто из них не умел улыбаться, а если и представлял, каково это, то давно забыл. Наверно, она бы улыбнулась, если б могла. Девочка заходится кашлем, и с другой стороны её поддерживает младший мальчик. Они выносятся через чёрный ход. Их обступает зима.
За их спинами обшарпанными стенами возвышается здание с коридорами и кабинетами, где много столов и стульев, доски с кусочками мела, которыми можно писать, и старыми расхлябанными шкафами. Они тогда не знали, что такое «школа». Они вообще ничего не знали о мире, в котором существовали, и даже основные понятия были извращёнными, искажёнными до несостыковок с реальностью. Они умели выживать, но не жить.