Тем, кто его не получает, помогает Роан.
Роан искал пропавших, подбирал обездоленных, учил летать обескрыленных. Всем, кого мир отвергал, было место у Роана, потому что бессмертный никого никогда не винил, не отторгал, не отказывался помочь. Он брал их под защиту, растил и воспитывал, называл «детьми» и «детишками», помогал им жить дальше. Они вырастали, покидали его, но он не был против, нет; он наблюдал за ними издалека, урывками, удостоверивался, что у них всё хорошо, всегда чувствуя ответственность — это те, кому он давал второй шанс, кого спасал и чьи раны открытые лечил. Роан — не божество и не ангел. Он лишь хотел, чтобы не все — потому что так невозможно — но хотя бы эта израненная, потерянная часть отвергнутых жизнью людей была счастлива.
— Ради счастья, — согласился бессмертный. Он открыл глаза. Их тут же защипало: вторгнувшийся ветер холодил ресницы.
Они помолчали. Потом Каспер совсем тихо сказал:
— Я знаю, что ты всегда желал мне счастья. Знаю, но принять это трудно, как и обо всём рассказать.
— Прости меня, — сказал Роан мягко. Хотя Каспер его улыбку не видел, он всё равно улыбнулся: чуть взволнованно, горько, но ласково, не так, как мог бы улыбнуться детям. — Порой я слишком загоняюсь по поводу своего положения, да?
— Ты слишком уверен в том, что ты не человек, — уже жёстче отозвался Каспер. — Что не можешь быть человеком. Если перестанешь так считать, может, и перестанешь этим мнением ранить.
— Я никогда не хотел ранить тебя.
— Знаю. Но ранил. — Вздох. Шипение улиц. — Роан, я верю тебе. Всегда и во всём. И всегда буду.
— Спасибо. — Роан повернулся к ярко освещённой трассе, вытягивая руку. Всё-таки он поймает автомобиль: на сегодня прогулки ему достаточно. Нужно поберечь силы. Очень скоро они понадобятся. — Неделя. Срок в неделю. А потом мы обо всём поговорим.
— Неделя, — повторил Каспер. — Что ты задумал, бессмертный?
— Сюрприз.
— Хм. Ладно. Через неделю мы обо всём поговорим. Только… Роан, что ты собираешься делать?
Остановилась жёлтая машина — или светлая, просто облитая фонарём, как лучшим из маляров. Роан открыл дверь.
— Спасибо, что всегда мне веришь, — промурлыкал он и отключился. Затем обратился к водителю.
Когда автомобиль с бессмертным существом внутри уже отъезжал, рука в светлом рукаве куртки высунулась из окна и метко запустила на середину дороги мобильный телефон. Гаджет с хрустом ударился об асфальт и потух, лопнув трещинами. По нему проехал другой автомобиль, превращая бывшее средство связи в бесполезную разбитую жестянку. Роан проводил глазами гибель телефона и отвернулся, затевая беседу с водителем. Всё-таки ехать далеко.
Интересно, закончится ли всё это?..
Роан верил людям и верил в людей.
Мимо пролетали века, и он не держался за них; соприкасался с течением времени, единственный ему неподвластный. Шагал мимо призраков, появлявшихся и исчезавших. Память его не была бесконечна, и из неё стирались детали, стирались лица, голоса и тепло, холод, кровь и боль. Он не знал о себе ничего — что тогда, что сейчас, просто не мог знать, потому что за два тысячелетия его личность размылась, превратившись в нечто абстрактное, светлое, нечто естественное и отдалённое ото всех.
Свет должен литься к людям. Если мир желал, чтобы кто-то передавал его свет, то избрал Роана и намеренно отверг. Роану далось достаточно времени, чтобы смириться и научиться жить другими, отказавшись от себя и от мечты о смерти. Роан стал светом — тем, чего людям не хватало. Он пропускал через себя судьбы, меняя их, помогая. Он поднимал со дна тонувших. Он учил жить всех, хотя сам не умел. Он отдавал всё, не оставляя ничего; вернее, всё его отдавалось, не успев у него появиться.
Он привык к этому, потом целиком слился с привычкой и вряд ли представлял себя чем-то оформленным. Единственное, что он о себе чётко знал, говорило: ему никогда нельзя брать в руки власть. Никогда. Ни за что. Это юдоль людей, их бремя и их жизни. Роан — не человек, ему нельзя касаться ответственности. Он сам не носил корону и никого не короновал. Да, пожалуй, со всем своим опытом он мог бы быть лучшим правителем, он сделал бы мир по-настоящему процветающим, он мог бы — но понимал, что нельзя. Только не ему. Из всего населения он единственный, кому нельзя вести за собой, потому что тогда люди будут закрыты в клетке. А они должны жить. Развиваться. Ошибаться и ошибаться снова, но самостоятельно. Войны, конфликты, бытовые ссоры. Катастрофы — Роан в них не участвовал.
Но вот теперь он пришёл в Авельск. Город, от которого Управление NOTE его внимание отводило. Город, которому нужен был лидер. Это не мог быть Роан, и слава Касперу, поехавшему с ним. Потом присоединился Борис. Борис — тот, кто нужен, чтобы спасти. Хотя и спасение разное можно подразумевать.
Роан вон много кого спасал. Терялись в дымке забвения лица и характеры, оставались шёпотки и мягкие напоминания, что когда-то эти образы были материальны. Роан принимал всех, кого больше не принимал никто. Не важно, с каким прошлым, настоящим или будущим; Роан выводил их из мрака и шагал рядом, пока они не пускались в бег самостоятельно. Он же всегда оставался один, но не одинок. Бессмертный находил новых и новых детей — он их так называл. Он помогал им, пока они сами не отказывались от помощи.
Лифы — тоже дети. Антон и Настя. Мальчик без сердца, отказавшийся от жизни и шансов на её улучшение ради девочки, которую нужно было оберегать, и девочка с разбитой памятью, не знавшая саму себя из-за постоянной внутренней борьбы. Дать им жить в безопасности трудно. Подарить им счастье — ещё труднее. Но Роан никогда и не брался за лёгкие задачи. И непосильного для него не существовало.
Он защищал этих ребят. Когда летом Файр ранил Антона, уже затеплились подозрения; Роан покинул дом, попал в засаду, вырвался, но знания всё-таки унёс — да, Лекторий действительно собирался открыть Охоту. Роан смог обставить спасение Насти так, чтобы участвовал костяк Авельского отделения, чтобы показать их всех: это NOTE, и она действует слаженно. Роан мог сражаться и в одиночку, но не стал, потому что Лекторий должен был знать — это NOTE. Каким бы Роан не был независимым, он состоял в NOTE. А организация умеет сражаться слаженно.
Роан предложил трюк, где Люси притворилась бы Вильгельмом — так нужно было, чтобы разделить Охоту. Естественно, «тени» первыми узнали, что фокусник — бывший глава проекта, и они бы прирезали его любым способом. Задачей Роана стало сократить жертвы. Увести Охоту. Антон предложил себя как приманку, Виас, горя желанием мести, решил загнать Вильгельма в определённое место, где уже не будет опасно для других. Дмитрий слушал, но ему места в плане не было — Роан и без того знал, что уже к началу Охоты Настя вернёт свои воспоминания. Бессмертный и Михаила попросил не идти за ней. Как Роан и знал, Настя удар выдержала. Эта девочка сильнее, чем себе самой кажется.
И теперь вновь. Вновь он шёл, чтобы защитить их. Всех их — всех этих славных детей, таких разных, таких чудесных. То, для чего Роан существовал и чем существовал — это спасение.
Потому он заявил, что будет защищать лиф. Потому защищал их теперь. Он шагал, беззвучно напевая что-то себе под нос, и Авельск вокруг шумел занимавшимся утром, толпился школьниками и ранними работниками, болтал без умолку своими мелочными краткосрочными заботами, забывая про всё остальное. Целое теряло и обретало свои части. Время извивалось, как ленты серпантина.
— В могиле светлячков ловим руками свет, — мурлыкал Роан, огибая улицы, пересекая проспекты. Территория NOTE закончилась за поворотом, и вокруг город предупреждающе мигал напоминаниями: он на земле врагов. Хотя бывают ли люди врагами? Разве что самим себе. Для бессмертного соперничество давно потеряло весь страх своего влияния. — Чтобы дарить его ещё живым…
Страха он не испытывал. Тоски или лени — тоже. Он размышлял, что неделя будет отличаться от других. Вообще-то события имеют цикличный характер, но он хоть убей не мог вспомнить, случалось ли ему так же поступать. Вряд ли в этом столетии. И точно не в последние двадцать лет.