— Роан решил защищать лиф, потому что это то, для чего он нужен, — сказал Каспер.
— Я никогда ему не верила, а он всё это время…
— Видишь. Он не хитрый. Он даже не эгоист. Роан старался сделать так, чтобы вы были в безопасности, поэтому и сейчас туда пошёл. А то, что всё делал незаметно — его заморочки.
— Ох… — Настя закусила губу. Её зрачки мерцали дрожью. Она, наверно, никогда не чувствовала себя такой виноватой. Антон бережно привлёк её к себе — интуитивно, не раздумывая. Но она освободилась и покачала головой. Резко. Болезненно. Ещё больше вины. Ещё больше ответственности.
— Подумай над этим. — Теперь голос Каспера действительно был мягок. — Но не убивайся так. Роаново безрассудство — это проявление его готовности. Он знал, на что шёл. Осталось нам тоже это понять.
Они остались в гостиной. Телевизор пестрел каким-то шоу с отключенным звуком. Широкие окна пропускали беловатый дневной свет. Небо снаружи затягивалось тучами, грозя пролить долгожданные осенние ливни, но пока только время от времени накрапывало — мерзкая погодка.
— Послушайте, — заговорила Люси, дёргая Бориса за рукав рубашки, — мы можем попытаться его вытащить! Уже сейчас!
— Во-первых, отпусти, во-вторых, мы даже не знаем его местоположение. Это исключено. — Он поморщился. Слишком шумная.
Девушка-метаморф негодующе изогнула брови. Она и так была на взводе — все эти события, Роан ушёл, вернулся Антон. Открытие третьей лаборатории. Там, сказали, ещё восемь детей.
— Я сама могу попробовать! — горячо заявила она. — Я и Йорек. Мы хороший тандем! Мы справимся!
— Люси, сколько раз повторять? Это исключено. Ты либо подчиняешься моим приказам, либо останешься здесь заперта без возможности выйти, понятно?
Девушка вздрогнула. Борис, рассерженно выдохнув, повернулся к Михаилу и послал в него мрачный взгляд: «Что?» Друг, на лице которого только что промелькнула странная мысль, пожал плечами. Костюм шёл ему больше домашней одежды, но даже так он был предельно собран. Да уж, Каринов хватку не теряет. Что-то в нём остаётся неизменным.
Люси умчалась, сверкнув пёстрой шевелюрой, обиженная и злая. Стоявший тут же Йорек проводил её глазами и шагнул было следом, но замер. Оглянулся. Оля, не отрывавшая от него взгляда, тут же отвела глаза. Они так и остановились. Михаил поглядывал на обоих с ожиданием. Борис, равнодушный до всего этого, в мобильном телефоне составлял новый график.
— Как… лето прошло? — спросила Оля подозрительно нестройным тоном. Чтобы заговорить, ей требовалось много храбрости. Михаил ощутил укол грусти. Эти дети…
— Хорошо. — Йорек смотрел на неё; тоска и нерешительность. Они словно отражали друг друга, два идеальных зеркала. Эти эмоции у них общие. Мысли, однако, разные. — А ты?
— Хорошо.
Никто не сказал того, что хотел. Михаил прикрыл глаза. Он не имел права вмешиваться в эту путаницу, он к ней не относился. Йорек из его отделения, Оля — часть его семьи. И всё же он не имел права. Вот и стоял молча. Не пытаясь как-то им помочь, хотя это и решило бы проблему.
— Можешь приходить, — сказала Оля, смущаясь. — Если захочешь.
— Ага, — невнятно отозвался Йорек, опуская взгляд в пол. Не придёт. Оля, наверно, тоже это поняла, потому что съёжилась и уставилась в стену, словно интереснее ничего не видела. На скулах её догорал румянец. Йорек, наоборот, был бледен. — Ну, удачи.
Он поспешил за своей вечной соратницей. Люси уже в коридоре убеждала Катю со всей искренностью, что она благодарна за гостеприимство, но завтракать не будет, рано, у неё ещё дела есть. Там же, судя по эхо, она подхватила Йорека и, шумно извиняясь, утащила его на улицу. Поедут отдельно. Задетая Люси и подавленный Йорек.
— Ты бы поаккуратнее с ней, — посоветовал Михаил со вздохом. — Девушка всё же.
— Сотрудник NOTE, — отозвался холодно Борис. — Который ведёт себя слишком беспечно. И так Роана лишились, больше неприятностей не нужно.
— Как знаешь.
Оля смотрела в окно. От дома быстро удалялись два силуэта; оба в куртках, один выше и несчастнее второго. «Что за поколение», — подумал Михаил.
— Я могу спросить нейтралов, — вдруг заговорила Оля, по-прежнему не глядя на взрослых. — Но тогда придётся объяснять, что им нужно искать. Вас устроит?
— Нет. Нельзя сейчас вмешивать никого. — Борис убрал телефон. — Сейчас и без того хватит проблем. Возможно, от поиска лаборатории их не удастся отговорить, но пока что даже отделение не будет в курсе исчезновения Роана. Он дал чёткий срок. До тех пор — никакого шума.
Все так полагаются на план бессмертного. Михаил тоже, пожалуй.
Остаётся надеяться, что Лекторий не получит от Роана то, что ему нужно — точно всему конец.
*
— Ребятки, вы осторожнее с волосами. Они быстро отрастают, если их подрезать. И постарайтесь сильно не задевать мясо, это неприятно.
Беззаботно болтая, он шагал перед двумя приставленными к нему охранниками. Это выглядело бы понятнее, если б при этом у него не были сцеплены руки за спиной, а глаза перевязаны чёрной тканью; впрочем, его это не особо беспокоило. Как и то, к чему он приближался. Итак, долго везли, куда-то спускали — у Лектория странная симпатия к подземным этажам.
Повернули, сняли наручники, сказали лечь. Жёсткая холодная поверхность. Роан ловко устроился; его запястья тут же перехватили металлом, заставив его раскинуть руки. Он не сопротивлялся. Стянули повязку; он заморгал, ослеплённый светившей прямо в лицо лампой. О, да это лабораторный стол.
— Лиф вы так же держали? — спросил он.
— Заткнись, — сказали ему.
Роан повертел головой, присматриваясь к помещению. Коробка. Коробка — это первая ассоциация. Картонно-серые стены, словно включённая программа 3D-моделирования, неокрашенные и равнодушные. Много розеток. Вдоль этой их фоновой серости — лабораторное оборудование. Мотки разноцветных проводов, кабели, экраны со скакавшими показаниями. Всё это — белое, лампы тоже.
— Там всё белое, — повторяет девочка, сворачиваясь среди одеял. — Белое, белое… — Она дрожит. Он садится на край кровати и поглаживает её по волосам. Завтра она уже не вспомнит, что он прогонял её кошмары. Ничего. Он не ради этого. Он ради неё.
Но это не прежняя лаборатория лиф, если судить по рассказам деток. Да и от того места ничего не осталось. Хм, значит, притащили в какое-то новое убежище; тяжко будет его искать. Ну, при условии, что Роан выживет. Даже сейчас он питал слабые надежды на то, что его всё-таки смогут убить.
Бессмертие… можно расценивать как дар. Многие расценивают. Роан не из них. Но и проклятием он свою странность не считал. Он так плотно сросся со своей особенностью, что перестал придавать ей значение. А вот смерть стала для него недостижимой мечтой — единственной мечтой, подпущенной близко. Он хранил её, даже наблюдая за потоками крови, тут же прерывавшихся регенерацией, когда разорванные руки принимали прежний вид, сшиваясь жилами, словно нитками, и растворяясь в невидимых швах. Он берёг её, даже когда только что отрубленная нога прирастала на глазах, словно ничего и не было. Он, даже в петле болтаясь, вспоминал, что должен верить. Хоть во что-то. Но верить не мог — только мечтал.
Люди в белых костюмах и с масками, закрывавшими нижние части лица. Какой-то молодой ассистент — Роан почувствовал, что молодой, у него глаз намётан — дрожал. Резать живого человека, ещё бы. Волнуется, боится.
— Не парься, зайчонок, — весело заявил бессмертный, — мне это как щекотка.
Тот вздрогнул и отвёл взгляд.
Ну, так-то не щекотка. Не совсем. То, что Роан не мог умереть, не значило, что он не мог умирать. Он умирал много раз, и это было даже больно. Отказ от гибели не вёл за собой отказ от ощущений; очень даже всё чувствовалось, и Роан, если честно, был этому рад. Хоть какое-то чувство. Хоть что-то. Он цеплялся за боль, но с годами привыкал к ней, и вот теперь окончательно привык. Никакая физическая боль не могла его потревожить. Ну, неприятно. Ну, проблемно. Но вообще не мешает. Можно сказать, неплохая встряска.
— Я могу петь? — поинтересовался Роан у руководителя опыта. Понять просто: у него на рукаве желтела повязка. Хотя вот Роан полагал, что Лекторию больше идёт тёмно-фиолетовый. В противовес глубокому синему оттенку NOTE.