— Но кто-то ведь мог Коновалова заменить, он мог поменяться с кем-нибудь лошадьми?
— Коновод Пряхин утверждает, что это исключено. Он жеребца этого по кличке Буян очень хорошо знал по долгу службы, так сказать. Так вот жеребец свирепый, нрава буйного и подпускал к себе он только его, Пряхина, поскольку тот его чистил и кормил, и штабс-капитана Коновалова, да и тот очень много сил потратил на то, чтобы его объездить. А с другими он просто зверь, норовит с седла сбросить, в прыжке закидывается, самого Коновалова так в колено укусил, что тот неделю хромал.
— Значит, коновод тоже выжил?
— Да, он легко ранен, сейчас находится в госпитале. Но разумеется, нужно будет его подробнее допросить, как только он выпишется.
— Тогда следующий вопрос: каким образом могли эти офицеры передать сообщение махновцам? Насколько я понял, — Борис пошуршал листками, — отряд остановился в четырех верстах от станции, вокруг никаких населенных пунктов, кто-то должен был ждать его неподалеку…
— Верно, там рядом как раз находился домик путевого обходчика Еремеева. Его, конечно, обыскивали, но после боя, сами понимаете, выяснить ничего не удалось — сами еле ноги унесли. Заходили казаки к обходчику за водой, да того и след простыл. Вот и понимай: либо он еще раньше сбежал, чтобы махновцев предупредить, то есть в сговоре был с ними и предателем, либо просто испугался такой бойни и в лесу спрятался. Теперь не пойдешь, не спросишь… далеко это. Значит, Борис Андреевич, мы вот как сделаем, — Горецкий собрал листки в стопку и встал из-за стола, — я тут подумаю, разработаю план, как этих пятерых офицеров проверить.
— Все-таки пятерых? И Коновалова тоже подозреваете, несмотря на приметного жеребца?
— Порядок есть порядок, — твердо ответил полковник. — А вы постарайтесь с ними познакомиться поближе, авось кто-нибудь из них проговорится, узнаете что-то важное. Что хмуритесь? Не нравится такое поручение? Выспрашивать, вынюхивать, подозревать честных людей, боевых офицеров.
Борис рассердился, потому что Горецкий точно прочитал его мысли.
— Вы правы: предатель — один, а подозревать приходится всех. Но я так понимаю, что выбора у меня нет.
— Именно, на нашей с вами службе не выбирают. И пусть вас поддерживает мысль о загубленных полутора тысячах жизней. Кстати, почему ваш знакомый, Алымов, вы говорили, не попал в этот рейд?
— Он заболел, накануне простудился, открылась рана, которую он еще в семнадцатом в Петрограде получил. Я эту историю помню, — помрачнел Борис, — в октябре семнадцатого они с братом Юрием решили дать отпор красным. Я хотел с ними, но они отмахнулись — сказали, что я штатский, пользы от меня все равно не будет. У нас тогда болела Варя, сестренка, тяжелейшее воспаление легких, думали, что не выживет. Мать сбилась с ног, а по городу матросы с «маузерами» и всякая сволочь… Я остался, а они с братом ушли. Пошли в Константиновское артиллерийское училище, они его перед войной закончили. Пока учились, их так и звали — «констапупы». И еще «траур по пехоте», потому что на погонах у юнкеров красивый черный кант был. Так вот, пошли они в училище, а там юнкера, офицеры — всего человек шестьсот. Поговорили и пошли воевать, оружие при всех было — многие с фронта вернулись. А дальше, брат рассказывал, полный кошмар был. Не поймешь, где белые, где красные, в городе чуть не двадцать фронтов было. Алымова ранили в ногу, колено раздробили. Брат его на себе тащит, тут — солдаты, хорошо, успели они погоны оторвать да оружие выбросить. Брат говорит — счастливый случай, знакомого солдата он встретил. Хороший человек оказался, честно при всех сказал, что плохого от моего брата на фронте не видел, помог Алымова до больницы довести. Доктор посмотрел на ногу и ахнул, удивился, что Алымов еще идти мог. А тут матросы нагрянули. С этими лучше офицеру не встречаться, раненный, не раненный — у них один разговор — в расход. Вынесли брат с доктором Петра в последний момент через черный ход, положили в машину с красным крестом — и к алымовской тетке, она еще в четырнадцатом году на свои деньги лазарет открыла на Гороховой. Там колено ему по кусочкам сложили, но часто болит, переохлаждать нельзя. А брат Юрий погиб в восемнадцатом на Украине.
— Мда-а, значит, всего шестьсот человек Петроград от большевиков решили оборонять? — зловеще, как показалось Борису, спросил Горецкий.
— Это брат с Алымовым стольких видели, на самом деле больше, — неохотно ответил Борис.