– Да, но не потому что он – герой, а потому, что он был все время на виду, – с момента, когда он отдал приказы, и до начала боя, при нем неотлучно находились вестовой, ординарец и знаменосец, а также другие люди.
Горецкий потряс в воздухе пачкой листков.
– Вот, материалы допросов. Я с ними ознакомился, и теперь введу вас в курс дела. Итак, в живых остались по старшинству званий: полковник Азаров, командир конно-горной батареи, про его заслуги и заслуги других я говорить не буду, чтобы у вас не создалось предвзятости; далее, ротмистр Мальцев, есаул Бережной – этот из казаков, как вы понимаете, дальше штабс-капитан Коновалов и поручик Осоргин. Все они в принципе могли после получения приказа и разъяснения генералом Дзагоевым задачи улучить момент для передачи сообщения махновцам. Исключение составляет штабс-капитан Коновалов, потому что все четверо оставшихся офицеров совершенно одинаково сообщили, где он находился до начала обстрела махновцев.
– И отчего же именно его все запомнили?
– Это как раз просто, – Горецкий откинулся на спинку кресла и опять приобрел совершенно профессорский вид. Борис неоднократно задавал себе вопрос, какой же Горецкий настоящий – тот, стоящий на кафедре перед студентами, или нынешний, в форме полковника с жестким, чеканным профилем? – Это как раз просто. Мы с вами, голубчик, не кавалеристы, и нам не ясны некоторые особенности их видения… Когда кавалерист видит издали знакомого всадника, он узнает его не по лицу или фигуре, не по одежде даже – форма у всех одинаковая, а лицо в предрассветных сумерках было не разглядеть. Узнает он знакомого по лошади. Лошади у всех разные – масть, сложение. Так вот и у штабс-капитана Коновалова очень необычный конь – вороной, с белым чепраком, то есть с большим белым пятном на спине, там, где расположено седло. Этот жеребец очень хорошо заметен издали, поэтому все офицеры, казаки и солдаты видели штабс-капитана Коновалова, он единственный, кто не попадает под подозрение…
– Но кто-то ведь мог Коновалова заменить, он мог поменяться с кем-нибудь лошадьми?
– Коновод Пряхин утверждал, что это исключено. Он жеребца этого по кличке Буян очень хорошо знал по долгу службы, так сказать. Так вот, жеребец свирепый, нрава буйного, и подпускал к себе он только Пряхина, поскольку тот его чистил и кормил, и штабс-капитана Коновалова, да и тот очень много сил потратил на то, чтобы его объездить. А с другими этот Буян – просто зверь, норовит с седла сбросить, в прыжке закидывается, самого Коновалова так в колено укусил, что тот неделю хромал.
– Значит, коновод тоже выжил?
– Да, он легко ранен, сейчас находится в госпитале. Но, разумеется, нужно будет его подробнее допросить, как только он выпишется.
– Тогда следующий вопрос: каким образом мог предатель передать сообщение махновцам? Насколько я понял, – Борис пошуршал листками, – отряд остановился в четырех верстах от станции, вокруг никаких населенных пунктов, кто-то должен был ждать его неподалеку…
– Верно, там рядом как раз находился домик путевого обходчика Еремеева. Его, конечно, обыскивали, но после боя, сами понимаете, выяснить ничего не удалось – сами еле ноги унесли. Заходили казаки к обходчику за водой, да того и след простыл. Вот и понимай: либо он еще раньше сбежал, чтобы махновцев предупредить, то есть в сговоре был с ними и с предателем, либо просто испугался такой бойни и в лесу спрятался. Теперь не пойдешь, не спросишь… далеко это. Значит, Борис Андреевич, мы вот как сделаем, – Горецкий собрал листки в стопку и встал из-за стола, – я тут подумаю, разработаю план, как этих пятерых офицеров проверить.
– Все-таки пятерых? И Коновалова тоже подозреваете, несмотря на приметного жеребца?
– Порядок есть порядок, – твердо ответил полковник. – А вы постарайтесь с ними познакомиться поближе, авось кто-нибудь из них проговорится, узнаете что-то важное. Что хмуритесь? Не нравится такое поручение? Выспрашивать, вынюхивать, подозревать честных людей, боевых офицеров.
Борис рассердился, потому что Горецкий точно прочитал его мысли.
– Вы правы: предатель – один, а подозревать приходится всех. Но я так понимаю, что выбора у меня нет.
– Именно, на нашей с вами службе не выбирают. И пусть вас поддерживает мысль о загубленных полутора тысячах жизней. Кстати, почему ваш знакомый Алымов, как вы говорили, не попал в этот рейд?
– Он заболел. Накануне простудился, и открылась рана, которую он еще в семнадцатом в Петрограде получил. Я эту историю помню, – помрачнел Борис, – в октябре семнадцатого они с братом Юрием решили дать отпор красным. Я хотел с ними, но они отмахнулись – сказали, что я штатский, пользы от меня все равно не будет. У нас тогда болела Варя, сестренка, тяжелейшее воспаление легких, думали, что не выживет. Мать сбилась с ног, а по городу матросы с маузерами и всякая сволочь… Я остался, а они с братом ушли. Пошли в Константиновское артиллерийское училище, они его перед войной закончили. Пока учились, их так и звали – «констапупы». И еще – «траур по пехоте», потому что на погонах у юнкеров красивый черный кант был. Так вот, пошли они в училище, а там юнкера, офицеры – всего человек шестьсот. Поговорили и пошли воевать, оружие при всех было – многие с фронта вернулись. А дальше, брат рассказывал, полный кошмар был. Не поймешь, где белые, где красные, в городе чуть не двадцать фронтов. Алымова ранили в ногу, колено раздробили. Брат его на себе тащит, тут – солдаты, хорошо успели они погоны оторвать да оружие выбросить. Брат говорит – счастливый случай, знакомого солдата он встретил. Хороший человек оказался, честно при всех сказал, что плохого от моего брата на фронте не видел, помог Алымова до больницы довести. Доктор посмотрел на ногу и ахнул, удивился, что Алымов еще идти мог. А тут матросы нагрянули. С этими лучше офицеру не встречаться, раненый, не раненый – у них один разговор – в расход. Вынесли брат с доктором Петра в последний момент через черный ход, положили в машину с красным крестом и – к алымовской тетке, она еще в четырнадцатом году на свои деньги лазарет открыла на Гороховой. Там колено ему по кусочкам сложили, но часто болит, переохлаждать нельзя. А брат Юрий погиб в восемнадцатом на Украине.
– М-да-а, значит, всего шестьсот человек Петроград от большевиков решили оборонять? – зловеще, как показалось Борису, спросил Горецкий.
– Это брат с Алымовым столько видели, на самом деле больше, – неохотно ответил Борис.
– Вот так-так, Борис Андреевич, что же удивляться, что красные так быстро взяли власть в свои руки? Когда никто ее и не защищал.
– Но зато потом! Добровольческая армия тому примером…
– Чему примером? – горько вздохнул Аркадий Петрович. – Нас мало, нас ничтожно мало…
– И это вы говорите сейчас, когда на фронте такие успехи? – поразился Борис. – Триста верст до Москвы! Армия заняла весь юг России. Конный корпус взял Полтаву и Харьков. На правом фланге пехота заняла Курск и Орел, на левом – Киев, Житомир и Одессу. Генерал Врангель с Кубанской армией захватил Царицын и Камышин. Донцы взяли Воронеж, и генерал Мамонтов успешно продвигается по тылам в районе Тамбова. И вы продолжаете утверждать, что этого мало?
– Нас может погубить всеобщая нерешительность, – Горецкий махнул рукой, и Борис понял, что раз полковник Горецкий так говорит, значит у него есть информация, какую не имеют не только обычные люди, но и офицеры Добровольческой армии.
Они встретились с Алымовым под вечер и не спеша пошли по главной улице Ценска. Мягкая южная осень позолотила деревья, воздух был свеж, пахло яблоками. Борис искоса поглядывал на своего спутника. Петр Алымов был худ, достаточно высок, как и сам Борис, лицом очень бледен. При ходьбе он слегка прихрамывал, поэтому опирался на трость. Ездить на лошади хромота ему не мешала. Они не виделись больше двух лет, за это время Алымов не то чтобы постарел, но очень изменился. Его беспокоила рана, но дело было не в этом. В глазах его была многодневная усталость и бесконечное презрение к жизни. Борис пришел к выводу, что если бы не это выражение в глазах, Алымов был бы красив, – правда, несколько болезненной красотой. Однако местным дамам ничуть не мешало это условие, они поглядывали на двух молодых людей весьма приветливо. Алымов приветствовал их внешне вежливо, прикасаясь рукой к фуражке и улыбаясь одними губами.