Ратмир молча слушал, не смея поднять глаз. Слова священника были как бальзам на израненную душу, но разве может бальзам вылечить смертельную рану? Разве может молитва вернуть к жизни тех, кто погиб от его, Ратмировой, руки?
– Спасибо, отец, – прошептал он, кланяясь в землю так низко, что лоб его коснулся влажной травы.
Он вернулся к костру, возле которого, укутавшись в плащи, дремали «волки». Зубр сидел, откинувшись на ствол дерева, и смотрел на огонь невидящим взглядом. Лицо его, обычно грубое, даже туповатое, сейчас казалось измождённым, словно за одну ночь он состарился на десять лет. Ратмир подошёл к нему и сел рядом, не произнося ни слова. В эту минуту их соединяло что-то большее, чем боевое товарищество – вина, страх, и то леденящее одиночество, которое преследует тех, кто заглянул в бездну и увидел там собственное отражение.
Ночь опустилась на лесную поляну, словно пытаясь скрыть темнотой следы жестокости и боли. «Волки», расположившись у костра, ели свою скудную пищу и почти не разговаривали. Даже Зубр притих, только иногда вздрагивал и озирался по сторонам, словно ожидая увидеть в тени призраков тех, кого он отправил на тот свет. Ратмир же не мог заснуть. Перед его глазами вновь и вновь вставала та страшная картина в келье: осквернённая кровью икона, мёртвое лицо молодой женщины, и собственное отражение в луже крови – искажённое, чужое, дьявольски-прекрасное.
Ночь тянулась бесконечно, словно стараясь выжать из Ратмира остатки душевных сил. Сон, этот краткий миг забвения, не приходил. Перед глазами стоял лик Спасителя, залитый багровой краской, а в ушах звучали не слова утешения отца Игнатия, а предсмертные хрипы варягов, смешанные с плачем женщин и детей.
«За что мне это? – думал Ратмир, кусая сухие губы. – Разве искал я такой славы, такого искупления?». Сердце, казалось, превратилось в кусок льда, и только где-то на самом дне еле теплилась искра, напоминая о том, что он всё ещё жив, всё ещё способен чувствовать.
Под утро, когда небо на востоке начало светлеть, предвещая скорый рассвет, Ратмир, не выдержав мук совести, поднялся и бесшумно, чтобы не разбудить товарищей, побрёл в сторону деревни. Ноги сами привели его к церкви, которая теперь казалась ещё более мрачной и зловещей под светом зари.
Он вошёл внутрь, перешагнув через высокий порог. Внутри было холодно и пусто. Запах ладана, ещё вчера смешанный с запахом крови, уже выветрился, и теперь здесь царил дух запустения и смерти. Ратмир подошёл к алтарю и опустился на колени, не в силах больше стоять на ногах.
«Господи, – прошептал он, и голос его прозвучал чужим, словно он забыл, как нужно говорить. – Прости меня, грешного. Не ведаю, что творю».
Но в ответ была лишь тишина – холодная, равнодушная, страшная.
Ратмир поднялся и огляделся. Взгляд его упал на икону, ту самую, что была забрызгана кровью. Он подошёл к ней и провёл пальцами по лику Спасителя. Кровь уже засохла, превратившись в тёмную корку, но от этого образ казался ещё более страшным и в то же время притягательным.
«Кровь за кровь, – пронеслось в голове Ратмира. – Так было, так есть, и так будет всегда».
Он повернулся и вышел из церкви, не оборачиваясь. На востоке уже всходило солнце, окрашивая небо в яркие, праздничные цвета. Но Ратмир знал, что этот рассвет – лишь краткая передышка перед новой бурей, новым кровопролитием, новыми смертями. И он, Ратмир, волк, запятнанный кровью невинных, уже никогда не сможет укрыться от этой бури, не сможет смыть с себя эту кровь.
Он вернулся к лагерю, где «волки» уже готовились к выступлению. Зубр, увидев его, отвернулся и сплюнул на землю. Ратмир ничего не ответил. Он знал, что Зубр винит его в произошедшем, винит в том, что тот заставил его, Зубра, посмотреть в лицо собственной жестокости. Но разве можно винить зеркало в том, что оно отражает уродство?
«Волчья стая» двинулась в путь, словно стая волков, почуявших запах свежей крови. Впереди, на коне, едва выделяясь на фоне восходящего солнца, ехал Ярополк – их вожак, их князь, их судьба. Ратмир ехал рядом с Зубром, но между ними теперь лежала невидимая пропасть, которую не могли преодолеть ни слова, ни время.
Шли они недолго. Уже к полудню лазутчики доложили, что наткнулись на след отряда Святослава. Князь обрадовался, словно дитя, получившее желанную игрушку.
– Ну что ж, братья, – молвил он, окидывая «волков» горящим взглядом. – Похоже, Господь услышал наши молитвы. Не даст он нам заскучать в этом походе!
«Волки» ответили ему одобрительным гулом, и только Ратмир и Зубр молчали, словно чувствуя, какой ценой достанется им эта победа, эта слава, это искупление.