Наконец, в доме погасли все огни. Гринька поднялся, потёр затёкший зад и направился к Фроськиному окну. Лестница, по которой вчера дурёха вылезала, лежала здесь же. Видать, Серый убрал, спустившись. Гринька приставил её к окну и полез вверх — взять то, что ему причиталось теперь уже по праву. Почти.
Живот, что ли урчит?
Нет, не живот.
Гринька с замершим сердцем опустил взгляд. У лестницы стоял волк.
— Помогите! Волк! — почему-то шёпотом взмолился парень.
Но волк не внял его мольбам. Более того, он по-человечьи начал взбираться по лестнице. Гринька судорожно перебирал руками перекладины, хотя, малость протрезвев, понял, что затея, в общем-то, была не очень хорошая.
Волк не отставал.
Когда до окна оставалась какая-то пядь и Гринька уже чувствовал спасительное тепло комнаты, волк извернулся и прыгнул.
Гринька беззвучно рухнул вниз. Где-то вдалеке бухнула упавшая лестница.
Ишь. замуж они меня выдать решили. Да только спросить забыли. Я приготовилась всю ночь возмущенно плакать, но, как известно, в жизни как сказках не случается. Мы с Серым договорились утром ещё раз пойти на поклон к Настасье Гавриловне, подавив на жалость и напомнив, что я, как-никак, — её кровиночка. Если не поможет, по-простому украдём невесту. Тем более, невеста противиться не собирается. Да и Любава подсобит. Заглядывала тут. Сказала, мол, знает она того Гриньку. И скорее лично его в омуте притопит, чем меня за него замуж отдаст. Хоть и сын головы, а у самого головы на плечах нет и уже, видать, не будет. Завтра с нами к матери собирается. Вот уж не ожидала. После обсуждения столь продуманного плана, который, конечно, никак не мог сорваться, я, хоть и пообещала Серому не смыкать глаз и думать о нем, тут же мирно уснула. Выспаться всё равно не удалось: всю ночь на кухне о чём-то переговаривались родители. Небось, радовались, гостей на свадьбу обсуждали. Потом мстилось, кто-то ходит под окном. Переволновалась за день, вот и чудится всякое. Но толком отдохнуть так и не получилось.
А утром, не дожидаясь нас с Серым, учинили скандал: во дворе собралась чуть ли не вся деревня. Бабы голосили, соревнуясь в размерах луженых глоток, дети начинали хныкать, девки сыпали проклятиями, если не ошибаюсь, в мой адрес, а кое-где даже мелькали мужики с вилами. Предметом ожесточенных споров был Гринька — изрядно избитый и явно извалянный в грязи. Он смущенно прикрывал дырку на самом важном месте штанов и наивно пытался перекричать мою маму. Твердил что-то про волков и испуганно озирался.
— Срамотища-то какая! — взывала Настасья Гавриловна, всячески мешая Гриньке прикрыть дырку на штанах и со всех сторон демонстрируя её соседям. — Люди добрые! Вы гляньте! Это ж до чего мы дожили, если парни к девкам в дырявых портах в гости ходить стали! Да ещё ночью, грамотей, в окно к ней полез! Ни стыда ни совести! Бабы, да он мою девку осрамить хотел!
— Да в шею его!
— Под зад, прямо в дырку! — послышались одобрительные возгласы из толпы.
Пара мужичков, из тех, что явились с вилами, пытались робко подать голос и узнать, что там с волками, о которых лепетал испуганный Гринька, но жёны, возмущенные поведением моего, полагаю, теперь уже несостоявшегося женишка, их быстро затыкали.
— Говорю же вам, волк! — сипел Гринька. — Волк тут был! Во-о-олк! Я ж на защиту встать хотел!
— А защищать девку лучше всего с ней же под одеялом, — хихикнул кто-то из парней.
— Да какой волк, бабоньки? — не унималась мама, не позволяя толпе разволноваться (ну как и правда зверь в деревне?), — в окно бесстыдник полез — его собака и хватанул! А у страха-то глаза велики! Боська-Боська, иди сюда, хороший!
Общий деревенский любимец Боська, в пасть которого при любом раскладе не мог влезть откормленный Гринькин зад, радостно завилял хвостом, принюхался и… и у Гриньки на штанах стало две дырки. Боська отделался легкой затрещиной, после которой папа не поленился сбегать в дом за кусочком сала защитнику. А мама торжествующе указывала соседям теперь уже на две дырки: большую и поменьше. Мне даже показалось, что мама шпыняла Гриньку с большим удовольствием, как, собственно, и полагается будущей тёще. Однако речь вела совсем об ином:
— А ещё в женихи набивался, балахвост[i]! Чтоб ноги твоей в нашем доме не было!