Против Серого осталось четверо. А сил не было. Гринька, поняв, что уже победил, вальяжным шагом направлялся ко мне, на ходу замахиваясь ногой. Отстраненно я ждала боли. Но её не было. Удар в живот, второй, третий… Ничего не чувствую. Только нутро всё изливается наземь, и стена продолжает колотить в спину. А что? Почему? Не знаю… Не чувствую…
Иногда любовь становится настолько огромной, что от этого делается страшно. Ты уже не помнишь, что было до. И не знаешь, что от тебя останется, исчезни она вдруг. Останешься ли ты собой? Останется ли от тебя хоть что-то? Станешь кем-то иным, незнакомым, новым? А может, превратишься в бездушное существо, которое вовсе ничего не чувствует?
Серый, с залитыми кровью — своей? чужой? — руками метался меж вооружённых наёмников загнанным зверем. Куда не повернись — удар. Слепо натыкался на выставленные кулаки и каждый раз двигался всё с большим трудом. Сейчас ещё один рывок, наткнётся на мелькнувший в руке у головореза меч и… всё.
Серый рванулся.
Я взвыла.
Первый звук, что я услышала с начала драки был волчий вой. Я ещё не поняла, откуда он возник, но он будто давал силы. Надежду, что бой ещё не окончен. Нога Гриньки замерла в воздухе и понеслась ко мне с удвоенной силой.
Но меня уже не было там, куда он целил. Словно кто-то за шкирку поднял и отбросил в сторону. Аккуратно, как детёныша. Я стояла на четвереньках, начиная, наконец, дышать, а не хрипеть. Воздух, сначала бережно заглядывающий в лёгкие, теперь рвался в них, пытался заполнить всё моё существо.
А Серый летел на меч. Так медленно, что хватило бы времени выбежать на улицу и кликнуть помощь.
Но помощь была уже здесь. Правда, я её пока не видела. Зато чувствовала, что тот, кто оберегает меня, рядом. И злится. Очень злится.
Воздуха становилось всё больше. Ему некуда вместиться, и он разрывает, палит грудь. Больно. Но словно больной зуб вырываешь.
Я завопила.
Рык раздался по подземелью и заставил замереть головорезов, никогда, на самом деле, не видевших оборотня вживую.
Я подняла лицо. Посмотрела на обвисшего на руках откормленного детины мужа. Точно девица в руках разбойника — беззащитный и слабый. Я прыгнула к нему, на ходу без сожаления ломая Гриньке шею.
Часть двадцать восьмая. Часть, которой нет
Глава, которой нет
Она всё-таки начала убивать.
Часть двадцать девятая. Честная
Глава 25
Зуб
Она всегда была сильной.
Ни на миг не давала слабины, даже когда рыдала над мертворождённым щенком. Моя мать. Она казалась такой сильной, какой не была ни одна женщина. Или одна всё-таки была?
Она стала такой же смелой. Такой же уверенной. Она тоже не сомневалась ни в одном своём поступке.
Фроська лежала на земле, нелепо закрывая распоротый живот ладонями и лепетала так тихо, что человек и не услышал бы. Я человеком не был. Я слушал. Он говорила, что полежит минуточку и тут же пойдёт дальше, потому что надо спешить.
Она не понимала, что умирает.
Наверное, этот ублюдок сходил с ума. Он хохотал, как ненормальный и порывался распороть живот и себе тоже. Я его не останавливал. Я даже хотел ему помочь. Но верил, что Гринька и сам справится.
Фроська смотрела на меня сквозь сгущающуюся тьму. Пока живым взглядом, не способным разглядеть тот мир, откуда нет пути мертвецам.
Я подполз к ней и уткнулся лицом в залитую кровью рубаху. Пахнуло жаром. Она умирала.
Никому и никогда я не пожелал бы своего проклятья.
Наверное, я любил её недостаточно сильно, чтобы отпустить с миром.
Никому я не пожелал бы своей участи.
Чувствуя, как черты лица перетекают в звериные помимо воли, как облизывается волк внутри меня, чуя запах крови, я мечтал лишь о том, чтобы мне хватило сил отпустить любимую. Но знал, что сил не хватит.
Мои зубы впились в кожу чуть выше раны. Рубаха разошлась с едва приметным треском, клыки вошли в плоть, как на охоте.
Многие века оборотни никого не обращали. Мы вымирали, но неизменно выбирали честь, а не слабость.
У меня не было чести. Умерла вместе с моей семьёй.
Фроська очнётся на утро и даже не вспомнит, как стала одной из нас. Если я уберегу её, если она никогда не испытает жажды, что заставит её обратиться, волк внутри будет спать. Крепкое здоровье и крутой нрав ещё никому в жизни не мешали.
Лишь бы ей не пришлось обратиться.