— Не меня ли в столь поздний час ждёте в своей опочивальне? — вопросила лохматая голова в окне. Серый, не дожидаясь приглашения, оседлал подоконник и барабанил ногами по стене.
— Слезай, дурак! Мама увидит — взашей вытолкает.
— И правильно сделает, — согласился друг, — мало ли мы чем с тобой тут занимаемся.
— Не тебя вытолкает, а меня. Лук вязать, раз уж не сплю. Будто ты её не знаешь.
— Ещё как знаю. Она ж и меня работать припряжёт! — с суеверным ужасом проговорил Серый и аккуратно слез с подоконника в комнату, на всякий случай прикрыв ставни. — Я ещё помню, как по весне неудачно у вас задержался. Пока всю грядку под морковку не перекопал — не вырвался.
— Так уж и всю? Копнул раза два и дёру, врун!
— Мне виднее. Это я, перелезая через забор, штаны порвал.
— А зашивал их тебе кто? Уж не я ли?
— Ладно, сойдёмся на том, что я защищал вас от кровожадного подземного червя людоеда, а штаны пострадали в ходе сражения.
— Мой герой! — я приложила руки к груди и приготовилась падать в обморок. Как у сестры у меня, конечно, не получилось, но вышло всё равно убедительно.
— Сразу бы так, — деловито кивнул Серый, но подхватить меня даже не попытался. Пришлось падение в обморок отложить до появления более расторопных молодцев. — А зашила всё равно криво. Куда собираешься? Никак побег? Я с тобой, только пряников у тётки стащу!
— Да какой побег, — отмахнулась я, — у нас осенний перегон баб.
— А ты тут при чём? Ты ж как-никак ещё в невестах не ходишь.
— Да за Любавой следить отрядили. Вроде как родители решили, что старшая ответственная сестра вдруг решит чего натворить, а неугомонная я внезапно стану умной и её спасу.
— А тебе не приходило в голову, что это просто пробная грядка?
— Чегобная?
— Пробная. Вот ты когда-нибудь сажала новые семена, которые непонятно, взойдут ли вообще, а если взойдут, то что из них вырастет?
— "Когда-нибудь"! Да мама каждый год непонятной гадости от соседки приносит. Потом ешь какую-нибудь репку, а это не репка вовсе, а экзотический овощ из стольного града, который все модницы потребляют. И ещё повезёт, если мы этот овощ потреблять правильно будем. А то, помнится, всю зиму давились странной корявой редькой, а потом выяснили, что она только как пряность и идёт.
— Ну?
— Баранки гну! При чём тут огород?
— Да при том, что тебя туда посылают сейчас, чтобы ты, когда время придёт, не перепугалась и не ушла в подполье, — Серый постучал согнутым пальцем мне по лбу и улёгся на кровать. Прямо с грязными ногами.
Я ошалело крутила головой.
— Не-е-е-е. Меня на перегон отправлять никак не могут.
— Чего это?
Я рассмеялась. Ох уж этот наивный Серый. Не хотелось бы его разочаровывать, но…
— На ярмарку отправляют красавиц, которые могут себе отхватить жениха в городе.
— Ну? — Серый смотрел на меня непонимающе.
— Красивых, Серый!
— И?
— Красавиц! Умниц! Тех, на кого смотреть приятно!
— Да понял я, понял! Так а тебя чего не отправят?
— Да рожей не вышла! — не выдержала я. Мне вдруг стало обидно. Ну вот зачем этот дурак вынудил меня сказать это вслух? Да ещё и ему. Знание, к которому я привыкла с детства, когда заходившие в гости соседи наперебой хвалили Любаву, а обо мне умалчивали или подбадривали, "наверное, умницей вырастет", сегодня, наконец, осилило путь от головы до сердца. А Серый шутил. И от этого было ещё обиднее.
Каждая женщина, будь ей десяток зим от роду или давно пора собираться на тот свет, втайне недовольна собой. Самое интересное, что мы, эдакие коварные создания, жалуясь, ждём слов утешения и похвал. Вот и я втайне надеялась, что Серый заявит, что я, мол, если не самая красивая, то очень даже ничего, а при вечернем свете так вообще загляденье. А я буду рыдать у него на плече и всхлипывать, демонстрируя, что не верю ни единому слову. Может, ещё кулаком вдарю. Но чего у моего друга было не отнять, так это непредсказуемости.
— Дура, — заключил Серый.
От неожиданности я сразу передумала рыдать. Жаловаться приятно, когда тебя любят. Когда же начинают оскорблять, хочется как-никак защитить и без того страдающую честь.