Я недоумённо огляделась. Неужто нашу каверзу раскрыли? То есть, конечно, каверзу Серого. Я — то к его затее отношения не имею. Хотя, чего уж там мелочиться? По ушам всё одно оба получим. Однако проблем пока не обнаружилось.
— Ну это… — Серый нервно дёргал рукой и подмигивал, становясь похожим на говорящего варёного рака. Я не понимала. — Вы же небось не в тулупах спать будете? — наконец разродился он. — А я, знаешь ли, человек нервный. И заржать могу!
— Милдруг! Да ты, никак, застеснялся?! — моему веселью не было предела. — Значит, как за зады девок щипать на Купалу — это мы можем, а тут вдруг краснеет!
— Ну так это… на Купалу же…
— Да не робей. Придёшь, когда все уже лягут и дело с концом. Скажешь, мол, папеньке портянки отнесла и вернулась — жить без вас, подруженьки, не могу! Как маленький, честное слово!
Я до сих пор уверена, что «Весёлая вдова» — лучший из гостиных дворов во всём свете. И не только потому, что узнавшая нас Агриппина радостно бросилась обнимать и целовать каждую. Странное дело, в одной деревне жили многие годы и разве что вежливо раскланивались. А теперь, увидевшись в городе, искренне рады родному лицу и с удовольствием беседуем, хотя, сказать честно, и не о чем.
Не было такого, чтоб соседи недолюбливали Агриппину, однако, после смерти мужа стали относиться к ней с некоторым опасением. Кто плевал через плечо, чтобы Недоля[vii] не перешла, кто просто сторонился. Конечно, не обижали. И сплетничали у колодца с удовольствием и семенами моркови рады были обменяться. Но всякий, кто заговаривал с ней, смотрел сочувственно, вздыхал тяжко, рано или поздно припоминал почившего мужа и начинал жалеть женщину. И это сочувствие больше расстраивало, раздражало, а под конец уже и смешило весёлую вдову. Не сказать, что она желала мужу смерти. Но и заламывающей руки в бессильных рыданиях её никто не видел. А Агриппина хотела жить, а не существовать как продолжение, бледная тень покойного. Возможно поэтому она и взялась искать счастья наново. Теперь её, конечно, не осуждали. Дома ставили в пример нерадивым дочерям, старались лишний раз заскочить в трактир. Ну и цена для бывших соседей, ясное дело, была пониже, способствуя добропорядочным отношениям.
— Ну заходите, деточки, заходите! — Агриппина пыталась обнять нас всех разом, приветливо кивая Нафане на вход, как бы сообщая, что его законное место пустует, а брага долго простаивать не будет.
Женщиной она была чудесной. Нет, не красавицей. А именно чудесной. Очень высокая, с большими руками и ногами, с собранными на затылке и туго перевязанными волосами — чтоб ни один не упал в тарелку с ароматным ягнёнком, которого, по слухам, она готовила так, что сам городничий не брезговал захаживать в «Весёлую вдову». Агриппина была по-хозяйски суетливая, радостная, непрестанно заговаривающая о то с одним, то с другим посетителем:
— Как жена, Пахомыч? Что, Ваня, передумал завязывать? Гля, Трофим! Сколько лет, сколько зим! Марья Ивановна! Ну конечно заходите, ваши любимые уже в печи. Сию минуту подадут!
Как в этом удивительном заведении сочетались черты замшелого кабака и дорогой трапезной, уму непостижимо. Однако в небольшой, но очень удачно и тесно заставленной столиками зале заядлые пьянчужки, способные разве что ткнуть пальцем в кружку, соседствовали со строгими хозяюшками, заглянувшими посплетничать за любимым яблочным пирогом. Столики разного размера удачно отделялись друг от друга где углом где цветастой занавеской, и каждый мог с полным правом сказать, мол, отдельные апартаменты предоставили. Как большому человеку. Деревянный чисто вымытый пол сильно потемнел от времени, но стены, видимо, недавно подновили: огороженные от толкущихся посетителей, подсыхали яркие (а краски-то недешёвые нынче!) картинки.
— Что уставились, красавицы? — заметила наш интерес хозяюшка. — Это Тихон, муж мой нахудожничал. Торговец он, конечно, никакой, зато картинки малюет знатные. Дай, думаю, к делу его приставлю. Всё ж и ему развлечение и мне веселее работать. Да и народу вроде нравится. Что, нравятся картинки, Остап?
Остап, посапывающий под ближайшим к художествам столиком, последовательно испуганно поднял голову, стукнулся о столешницу, икнул, вытянул вверх большой палец и снова рухнул, так и не успев опустить руку.
— Вот пьянчуга, — прицокнула языком Агриппина, — говорила же девкам не наливать ему больше. Сам потом не вспомнит ни сколько выхлебал, ни сколько денег спустил, а с меня потом жёнка его спрашивать будет. Сейчас, девоньки, сейчас вернусь, милые.
Агриппина всплеснула руками и бросилась расталкивать не умеющего пить мужика.