Собеседник сначала немного смутился, а потом как-то даже более уважительно начал поглядывать. Я торжественно вручила ему половинку пирога, которую берегла для таинственного пса тёти Глаши. Мальчишка оказался не из брезгливых и даже не стал интересоваться, как давно выпечка лежит в кармане и кем погрызена.
— А тебе сколько лет? — спросила я, метко подшибая огрызком жирную, похожую на свою хозяйку, курицу (ох и нарываюсь я сегодня на тумаки!).
— А я думал, при знакомстве сначала имя спрашивают. Или у вас в деревне не так?
— А вот и не так… — пропыхтела я, краснея.
— Эй, да не обижайся! — рассмеялся малец. — Зови меня Серый. У меня есть имя, но оно мне не нравится, так что лучше прозвище, ладно? — я кивнула. — И мне пятнадцать. — с гордостью добавил Серый.
Теперь была моя очередь ехидничать. На названный возраст Серый уж никак не тянул: тощий, долговязый, с лицом, скорее, невинного младенца, чем шаловливого отрока.
— Так уж и пятнадцать? — нараспев поинтересовалась я.
— Ну… почти, — мальчишка зарделся. Моя догадка подтвердилась.
— А-а-а, ну почти так почти. — протянула я.
— Ну, скоро исполнится, — совсем уже жалобно протянул мальчишка и тут же весело добавил — через два десятка месяцев! А тебя я знаю. Ты через два дома живёшь. Евфросинья, да?
— Фроська, — поправила я. — А ты здесь вообще откуда? Я тебя раньше не видела, — и, подумав, не без гордости уточнила, — а я ведь здесь всех-всех знаю!
По-моему, Серый немного помрачнел. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно. Помявшись, он всё-таки ответил:
— Из города. Родителям уехать пришлось, а меня отправили к этой, — он кивнул на тётьглашин дом.
— Так она тебе родня?! — удивилась я.
— Тётка. Двоюродная. По матери. Вот у неё и живу.
— Кошмар, — вздохнула я. — Ты её давно знаешь? Она людей не любит. Со свету тебя сживёт! Бьёт небось? — я, как могла, соболезнующее вздохнула.
— Пусть только попробует! — нахмурился мальчишка, — вот мамка воротится, она ей даст! Бьёт! Тоже мне, придумала! Да и тётка не такая уж плохая. Мама говорит, детей у неё своих нет, вот и обозлилась. Дескать, она в молодости очень уж гордой была — всё нос вверх тянула, ни с кем не зналась, не водилась. Папа сказывал, когда он за мамой начал бегать, Глашка совсем обозлилась на весь свет, чуть не из дома её выживала. Не выжила бы, конечно. Семья всё ж большая, дружная. Я, хоть деда почти не помню, но такой спуску не даст. У него всё чин-чином было. Строго, но справедливо.
— Тётя Глаша в деревню лет двадцать как приехала. А до того, выходит, с вами жила?
— Ну, меня тогда и на свете не было. Но семья вместе жила. Мама, как то время вспомнит, всегда улыбаться начинает…
— Так и что, уехала тётка-то?
— Уехала. Заявила, мол, у меня с вами ничего общего. Видеть не желаю. Но ты не подумай, она не плохая. Просто несчастная она. Мне вот её жалко. Правда, когда я к ней приехал, наперёд сказала, буду у неё хлев днями чистить, раз уж явился. Но это она так, рисовалась. На самом деле и кормит, и спать укладывает в тепле. А чего ещё надо? — Серый легко пихнул меня в плечо, как старого друга.
— А меня вот мамка колотит. То полотенцем по заду, то уши так оттянет, что подслушивать потом больно.
— И часто колотит? — усмехнулся Серый. С его точки зрения, колотили меня, не так, как я того заслуживаю. С моей, в общем-то, тоже.
— Как поймает после какой урезины, так и колотит. А тебе что, от родителей совсем-совсем не доставалось?
— Нет, ну, если как ты рассуждать, то, конечно, «избивали». На мечах драться учили. И из лука. Немного. Отец даже на охоту брал. Редко, правда. Он обычно ночью ходил. Вернётся, бывало под утро — уставший, грязный, но зато сытый.
Я своему счастью не сразу поверила. Научиться драться как настоящий ратник! Да это же мечта любой девчонки! Если она не ограничена раздумьями о новом сарафане и попытками найти мужа. То есть, получается, только моя мечта. Но дальше обычных драк с мальчишками дело у нас никогда не заходило. Никто в деревне не знал воинского ремесла — мирное время.
— Научишь? — я положила руку Серому на колено и изо всех сил захлопала ресницами, как старшая сестра учила (а я ещё думала, не пригодится!).
Серый немного ошалел от моего странного вида и уже собирался рассеянно кивнуть, но почему-то передумал. Глаза его опять подозрительно зазолотились.
— А можно я тебя поцелую? Тогда научу, — как-то слишком равнодушно глядя в сторону предложил он.
— Дурак, — сообщила ему я, отворачиваясь и скрещивая руки на груди.