Я бросилась к другу, тряся его за плечо.
— Ай! Больно! — заныл Серый, потирая лоб, с зарождавшейся здоровенной шишкой.
— Где? — судорожно выдохнула я.
Серый выругался.
— Меня по толчее ткнули носом в стол. Ой я дурак… Они же Тихона увели! Прямо под руки и потащили, как пьяного! Как же я так?!
Я быстро обняла друга, шепнула:
— Слава Богам, не прирезали, чтоб не мешал! Куда повели? Встать сможешь?
Парень кивнул и сморщился от боли. До выхода он опирался на моё плечо. Хорошо приложили. Умеючи. Серый вдохнул вечерней свежести и сразу перестал осоловело хлопать глазами.
— Фроська, ты вот что, — начал друг, — возвращайся-ка ты внутрь. Приведи вышибалу, мужиков кто покрепче, скажи, мол, драка.
— Вот ещё! А ты тут один как будто всех спасёшь.
— Фроська, там не один…
Спор прервали звуки из внутреннего двора. На воздухе Серый быстро отжил, до угла почти бежал. Калитка оказалась незапертой, лишь слегка прикрытой. В поздний час живность успели разогнать по хлевам, работникам во внутреннем дворе делать нечего. Чем не место для жестокой драки? Догадку подтвердил звук удара и тихое злое «да тащи, тащи». Вот тут я и остолбенела. Серый был прав, крепкие мужики бы тут не помешали. В следующий раз обязательно послушаюсь. Если он будет, этот следующий раз. Потому как трое опытных наёмников уже разглядели любопытных отроков. Взору предстала та сама троица в дорогих сапогах и плохоньких плащах. Понятно, почему они старались в них укутаться — отменно заточенные кривые ножи, у всех троих одинаковые, слишком приметны. А наёмникам взгляды со всех сторон ни к чему. Тихон, мешком лежащий у их ног, пошевелился. Ещё живой! Видать, просто вдарили хорошенько, чтобы прирезать без лишнего шума.
Я набрала воздух завизжать, но горло перехватило. Сейчас и нас убьют! Один из наёмников шагнул вперёд, сверкая белозубой улыбкой. А Серый… мой Серый! Бросился ему навстречу. Я в ужасе закрыла лицо ладонями. Вот дура! Орать надо было, звать подмогу, поднимать шум. А я так и замерла. Не знаю, задел ли Серый улыбчивого татя. Но больше троица на нас не обращала внимания. Как и мы на них. Потому что бесформенный мешок, бывший Тихоном, приобретал странные очертания.
Не прошло и части, из кучи рваного тряпья поднялся волк.
— Не смотри! — оказавшийся рядом Серый развернул меня, прижал лицом к груди. Да вот только уши мне не заткнул. Чавканье и хруст я не забуду никогда. Так папа курицу потрошит. Очень большую и злую курицу.
— Пошли отсюда. Без нас управятся.
Серый не без усилий увёл меня в комнату. А потом всю ночь не отходил, гладил по голове, держал за руку. Только раз отлучился. Порылся в сумках отсутствующих соседей, выудил какие-то тряпки, вынес и тут же вернулся. Я сквозь сон слышала, как он шёпотом рассказывает Любаве удивительную байку, призванную объяснить его появление: про тётку и гостинцы, которые ей срочно было необходимо привезти с ярмарки. Любава с подругами сделали вид, что поверили и только многозначительно хихикали.
А ко вторым петухам мы услышали женские крики. Сначала испуганные, но быстро переросшие в ругательства. Мы с Серым, спавшие урывками, первыми ринулись к окну. Из харчевни выбегал сам городничий. За ним неслась Агриппина в разорванном платье, встрёпанная и с наливающимся синяком на пол-лица. Она потрясала сковородой на длинной ручке и что есть мочи вопила:
— Люди добрые! Вы посмотрите! Да где ж это видано, к честной женщине приставать! Дай плюну в зенки бесстыжие!
Вот оно что! А я, дурёха, напридумывала страстей про Агриппину! Она, небось, сама знать не знала, как от неугодного воздыхателя избавиться. Видать, решил охальник, что Тихона этой ночью в живых не стало. Раньше всё лисом вился, а теперь решил ястребом добычу скогтить. Вот только наши выселокские бабы тоже не лыком шиты. Сразу видно, умеет весёлая вдова за себя постоять — Лагодум за спину-то неспроста держится. Прилетело в отместку за поставленный синяк.
Окна наполнялись любопытными лицами. И без того выглядящий побитым (ай да Агриппина!) Лагодум вовсе перепугался:
— Да кому ты нужна! Старая самовлюблённая баба! Я тебе жизнь предлагал устроить!
— Устроить?! Люди-и-и! Этот паскудник заявил, что мужа моего убить пытался!
— Ничего я не заявлял! Не слушайте сумасшедшую бабу! Надо она мне больно! — тут же нашёлся отвергнутый ухажёр.
— Вон пошёл, мерзавец! Ещё приставал ко мне! Чтоб ноги твоей в моём дворе не было!
— Не больно-то и надо! Дура-баба, счастья своего не видишь!