В начале февраля к нам в мастерскую привели некоего А. Мюллера, пожилого человека, штатского, не инвалида, но болевшего самой тяжелой формой «лагерной холеры». Небольшого роста, сгорбленный, лет пятидесяти, с большими черными глазами, казавшимися еще больше и чернее за толстыми стеклами очков, он не сумел войти в нашу инвалидную семью.
Привел Мюллера милейший доктор Бургхардт. — Помогите! — сказал он. — Человек страдает галлюцинациями и манией преследования. Он — на пороге самоубийства. Дома его ожидают жена и трое детей. Он вообразил, что жена ему изменяет, что дети не его… Когда-то, как говорят, это была счастливая семья. Сидит он по глупости. Нашел в лесу брошенные во время капитуляции два карабина и немного амуниции. Принес домой, в село, в котором был писарем у бюргемейстера, и спрятал. Возможно, что кто-то видел и донес. Приехали англичане, сделали обыск и арестовали Мюллера, как «вервульфа», повстанца против оккупационных западных частей.
Я была в это время занята проблемой слепого Ханзи Г. и безногого Карла К. Они жили в лазарете, как беспомощные инвалиды. Оба считали себя конченными, ненужными, грузом для общества, ни на что не способными. Мне едва удалось уговорить их вступить в «Инаалиден Бастельштубе». У Ханзи временами бывали припадки, взрывы бешенства. Слепой, он отличался ужасающей силой, был в состоянии одним рывком сломать кому-нибудь руку, ударом ладони свалить с ног. Он был женат, и его где-то, в лагере Ди-Пи, ожидала жена, молоденькая и красивая. Ханзи знал, что все лицо его обезображено синими разводами, следами пороха от взрыва. Его глаза были жуткими, зияющими красными впадинами, так как веки были сожжены. Он ненавидел себя и временами ненавидел весь мир.
Подобные проблемы были и у Карла К., потерявшего ноги буквально до живота. У него, кроме душевных переживаний, были постоянные физические страдания из-за полного несварения желудка. Этих двух нужно было опекать, посвящать им много времени и внимания. Их нужно было сдружить. С большим трудом это удалось. Странная это была пара и, под конец, трогательно объединенная. Сильный, как медведь, слепой Ханзи был ногами Карла, а Карл — его глазами. С легкостью, как перышко, слепой брал на «закукорки» своего зрячего товарища и нес его через весь лагерь из лазарета к нам в мастерскую, на лекции, в церковь.
В тот период, когда к нам попал Мюллер, я передала его «адъютанту по делам мастерской», Буби Зеефранцу, и просила уделить больному «холерой», как можно, больше времени. Мюллер был мрачен, неразговорчив. Он не хотел работать. Его не привлекали ни игрушки, ни плетение сумочек, ни сапожное мастерство. Сидел в углу и мрачно, через толстые стекла, следил за нами.
Большим ударом для всех нас был арест и отвод в «С. П.» членов нашей мастерской, словенцев-егерей, Тони Краля и Регитника. Мы волновались за них, боясь за их судьбу, как, впрочем, и за судьбу всех в «С. П.». Их арест и увод прямо из мастерской еще больше потряс Мюллера.
Волей или неволей, мы должны были в его присутствии пользоваться «щелью» для разговоров с «специалами». Черные мрачные глаза следили за нами…
Инструменты, как я уже писала, все были взяты под расписку, каждый вечер пересчитывались и складывались, в присутствии дежурного «разводящего» англичанина, в особый ящик, на который вешался замок.
В один из туманных февральских дней, в самом конце месяца, утром, из «С. П.» обратились к нам с просьбой передать им клещи-кусачки и ножницы для жести. Мы знали, что там велась медленная, кропотливая работа, подготовка возможного побега. Вещи были, при помощи проволоки, переданы в умывалку «С. П.».
Инвалиды сидели спокойно и работали. С чувством и прекрасной дикцией Рейнхардт читал нам стихи Рилке. Вдруг с треском открылись двери, и к нам ворвался Джок Торбетт в сопровождении двух капралов.
Он стал напротив меня и, не говоря ни слова, долго и, казалось, уничтожающим взглядом буквально пронзал мои глаза. Затем так же резко подошел к стене, граничащей с умывалкой «С. П.», и… стал считать доски, касаясь каждой пальцем: — Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь…
У нас перестали биться сердца. Я почувствовала, как на моем лбу появились крупные капли холодного пота. Что делать? Три с половиной месяца мы хранили свою тайну. Кто мог ее выдать?
Стараясь не показать волнения, все продолжали работать, низко опустив головы. А Джок, резко позвав своих капралов, не сказав нам ни слова, вышел из мастерской, заперев за собой дверь на ключ.
Вызвать «С. П.» людей было не таким уж легким делом: не всегда кто-нибудь бывал в умывалке. Как им дать знать? Как получить обратно клещи и ножницы? Почему Джок не попробовал отодвинуть предательскую доску? Что делать?