Заключенных выводили во дворы блоков, строили и делали перекличку, приказывая вызванным отходить в сторону. В это время сторожевые солдаты обходили комнаты, входя в каждый барак сразу с двух сторон, так, чтобы никто не мог выскользнуть. Искали всюду; кого — мы еще не знали. Искали даже в таких местах, где человек не мог спрятаться. Выстукивали доски, залезали под самые бараки, стоящие на «курьих ножках».
Пришло время обеда, но обед не роздали. В лагерь ввели еще солдат, которые лавой обходили все рабочие помещения.
Всем этим, конечно, руководил сам Кеннеди, красный, потный, разъяренный.
Обыск прекратился только с наступлением сумерек, когда открыли ворота блоков и стали разносить пригорелый обед и вечерний чай. «Фрасстрегеры» объяснили, что весь переполох произошел из-за исчезновения некоего Дитриха. За ним были посланы «Моська» и киперы: его должны были отвести в «С. П.». Судьба на этот раз подшутила в пользу самой жертвы. Не зная Дитриха в лицо, сержант-майор напоролся именно на него, войдя во двор блока, и самого Дитриха спросил, где он может его найти. Дитрих, сообразив, что ему угрожает, направил англичан в свой барак, назвав даже номер койки, и, когда они вошли в помещение — исчез.
Дитриха искали целую неделю. Время от времени делали налеты на бараки, переворачивали все вверх дном, обыскивали мастерские, осматривали заборы, не было ли подкопа. Наконец, беглеца вычеркнули из списков заключенных, и жизнь пошла своим тихим порядком.
Долгая жара разразилась грозой и ливнем. Как это всегда бывает в горных краях, сразу же похолодало. День-два шел мелкий дождик.
Однажды, следя за работой одного из инвалидов, учившегося делать заготовки для ботинок, мастер-сапожник Андрей Ноч и я стояли около него у самого окна. Как обычно, мимо нас проводили людей в баню. Прошла большая группа, и люди вскоре должны были уже выйти, закончив купанье. Внезапно, пересекая наискосок «Адольф Гитлер Плац», появились Кеннеди, Марш и группа киперов. У Кеннеди в руках был револьвер. Мы все насторожились. Они вошли в банный барак.
Почти сразу после этого, перед проволочной оградой, тянувшейся перед окнами нашего барака, появился человек, завернутый с головой, как бедуин, в серое лагерное одеяло.
В этом не было ничего необычного. В холодные и дождливые дни многие заключенные после бани, боясь простудиться, набрасывали на себя одеяла, закрываясь с головой. Странным было только то, что этот человек был один, а не в группе, и мне в глаза бросилось его лицо, бледное, с дрожащими губами. Два темных глаза под сенью капюшона из одеяла смотрели прямо на меня, горя мольбой.
— …Дитрих…
Я скорее угадала, чем услышала, шепот Андрея Ноча.
Трудно объяснить себе, что руководило мной в тот момент, когда я махнула рукой, показывая Дитриху, чтобы он шел к нам.
Плац был пуст. Из-за дождя не было даже гуляющих в блоках рядом и напротив нас.
Дитрих упал на землю, приник к ней на момент, а затем валиком подкатился под нижний ряд колючей проволоки. Она зацепила его за одеяло, но он рывком освободился, встал и, обходя барак, пошел к входным дверям.
Кто видел Дитриха, кроме меня, Ноча и Копича, которому мы показывали, как делать заготовки?
…Человек в одеяле вошел в дверь, у которой стоял смастеренный инвалидами шкафчик, без стекла, в котором мы выставляли особенно удачные работы: куклы, игрушки, ботинки, переплетенные альбомчики, закладки и обложки для книг. Повернувшись спиной к работавшим, он стал как бы рассматривать эти предметы. Я подошла к нему, чувствуя, как у меня в горле пульсирует кровь.
— Подарок для жены? — беспечным тоном удалось мне выговорить. — Посмотрите эту сумку. Ее и на свободе не достанете! Или эти голубые полуботинки: самый лучший материал — французские шинели! Или этот альбом? Да? — И, не ожидая ответа, добавила: — Тогда идем в переплетную.
Переплетная находилась напротив, через коридор. Маленькая комнатка, в ней «бункер» — две кровати одна над другой, большой стол, переплетный нож и пресс и полки с материалами. Там работали и жили главный переплетчик Тони Каух и его помощник Сепп Майерхофер. Им можно было верить. Они будут молчать, как могилы…
Они оба знали Дитриха в лицо. Не успели мы войти, как Тони, не спрашивая, ловя все на лету, сказал: — Ты уходи! Иди обратно в мастерскую. Молчи — никому ни слова! А мы поговорим потом…